Земля наша велика и обильна... - Никитин Юрий Александрович - Страница 24

ГЛАВА 10

Я стиснул зубы, надел на лицо радостную улыбку и повернулся к Седых. Маленькое у нас здание, не спрятаться, да и заместителей всего двое, в то время как у лидеров других партий, даже незначительных, по три-пять, каждый курирует массу своих вопросов. А мы, пожалуй, самые незначительные, хотя только мы отстаиваем интересы русского населения в России, а также напоминаем про наши интересы за рубежом.

Седых сердечно обнял меня, целоваться не стал, знает мою брезгливость, отстранился и еще некоторое время держал за плечи, всматриваясь прищуренными и слегка раскосыми глазами, как у всех русских, долго проживших на Дальнем Востоке, Алтае, подхвативших «китайскость» от местного населения. От него пахнет лесом и той свежестью, какую чувствуешь, только полизав палочку с муравьиной кислотой.

Конечно же, в полной казачьей форме, хотя никогда не бывал в землях, где селятся казаки, будь это Дон, Дальний Восток, Сибирь или, упаси Господи, Терек. Однако на казачью форму право имеет: на казачьем слете в Донском войске по случаю праздника в почетные казаки приняли пятерых особо отличившихся на защите чести и достоинства казачества деятелей, в том числе и Седых. С того дня появлялся в мундире казачьего офицера сперва по торжественным случаям, потом эта форма стала для него повседневной.

Седых перестал горбиться, плечи держит прямыми, смотрит не исподлобья, а в упор, благо рост позволяет, вообще в фигуре кабинетного человека появилась некая молодцеватость, подтянутость, словно реализуются мальчишечьи мечты о всяких там пиратах, мушкетерах и рыцарях. Украинское казачество, кстати, от которого и пошли все остальные казачества России, так и называло себя «рыцарство», по-украински «лыцарством», а себя – «лыцарями».

Седых же подходит к облику дальневосточного казака и статью, и особым дальневосточным лицом, где в особенностях китайская узкоглазость и скуластость, даже сибирско-восточной фамилией, и, конечно же, острым чувством общности с другими, патриотизмом, что как раз присуще всем народам, живущим на переднем крае. А казаки, как и курды или чеченцы, с этой точки зрения – отдельный от русских народ.

Светлану чмокнул в щеку, Крылану крепко пожал руку, поинтересовался:

– Куда направляемся?

– К Власову, – сказал я. – На редакционный совет.

– Собрались? – удивился он. – В кои-то веки!

– Пойдем, – пригласил я, нельзя не позвать. – Скажешь свое веское слово.

– Спасибо, – ответил он очень серьезно, – мне в самом деле есть что сказать. Веское слово амурского казака!

– И забайкальского, – поддержал Крылан очень серьезно. – И урюпинского.

Седых метнул на него сердитый взгляд, но смолчал, ибо в Урюпинске в старые времена в самом деле поселились казаки, объявили себя отдельным казачеством, против истины не попрешь.

– Погодите, – сказал я, – загляну к Юлии.

Все трое за моей спиной тут же вытащили сигареты, штатовские, понятно, отодвинулись к открытому окну и задымили, никак не введу антитабачный закон. Помогут разве что меры Ивана Третьего: рвать ноздри, клеймо на лоб, бить кнутом и – в Сибирь. Или голову с трубкой во рту на кол, как поступали в Турции.

У Юлии двое районных активистов, явно ждут руководство, досаждают ей простенькими любезностями. Меня не заметили, я знаками показал, чтобы либо сама все, либо переадресовала к кому-нибудь ниже рангом. Это покажется смешным, но ежедневно приходится отмахиваться от кучи дел, которые легко решат помощники, однако же почему-то все прутся именно ко мне, уверенные, что их мелочные заботы нужно решать на самом верху. И хотя у меня верх не бог весть какой, РНИ – партия крохотная, у нас всего около семи тысяч членов по всей России, но все-таки я должен смотреть и по сторонам, а не только под ноги.

Знаками я объяснил Юлии, что если кому понадоблюсь, то у Власова. Она понимающе улыбнулась, но так, чтобы активисты думали, что это им так рада, что даже глаза заискрились.

Я так же тихонько прикрыл дверь, уже на лестнице услышал сзади бодрый топот, это Лукьян, мой зам по связям с общественностью, человек незаменимый, я с прессой общаться не люблю, что и понятно, это демократы из кожи лезут, только бы на экране жвачника помелькать. Лукьян доволен, как американец, отхвативший крупный заказ, рот до ушей, еще издали вскричал ликующе:

– Ах вот вы, Борис Борисович, где! Мы с Лукошиным все бордели обыскали, а вы все в песочнице копаетесь!

Услышав его ликующий голос, Седых со Светланой эффектными щелчками отправили горящие сигареты в окно на улицу и пошли к нам, Крылан не пожелал расстаться с куревом, остался выказывать гражданский протест. Да так, вообще протест. Против всего.

Седых, показывая, что понимает шютки, посмотрел на меня сверху вниз с выражением глубокого соболезнования.

– А чего искали? – спросил я сварливо. – Хотите пригласить на пиво?

– Хорошие новости! – сказал Лукьян громко. – Не можем не поделиться. У нас есть все шансы упрочить свое положение. А то и поправить!.. Вон Лукошин принес результаты опроса населения по поводу отношения к правительству: послать на … пятьдесят семь процентов, послать к … восемнадцать процентов, послать в … десять, не определились, куда послать, – пятнадцать процентов.

– Не патриот вы, – сказал я. – Что хорошего, когда правительство посылают?

– Нам хорошо! – ответил он.

– А стране плохо. Ладно, уже вижу, не дадите пообщаться с заслуженным казаком, героем конных схваток за барана… Да и с красивой женщиной…

Лукьян оглядел их с головы до ног.

– Все еще герой? И все еще красивая женщина? А я думал, что это депутаты! Народные избранники, так сказать, не в обиду будь сказано.

Светлана сделала вид, что обиделась так натурально, что я подумал, а ведь сравнение с депутатом ее в самом деле задело. Как-то в нашем представлении не вяжутся эти два понятия: «женщина» и «депутат». Да еще и «красивая женщина»!

– Ладно, – сказала она суховато, – я пойду, не буду мешать вашим наполеоновским планам. Но вам, Борис Борисович, я еще припомню…

– Что? – спросил я с тревогой.

– Что вы только собирались со мной пообщаться.

Седых с удовольствием поглядел ей вслед, есть на что поглядеть, вздохнул:

– Главное, не курить…

Из-под двери в зал, так мы называем самую большую комнату, пробивается свет. Вообще-то сейчас день, но первый этаж и деревья перед окном делают свое дело, даже в солнечный день во всех комнатах, выходящих во двор, приходится зажигать свет.

Я как-то был в офисе партии «Голос демократии», не самой крупной, а так – средней партии, так у них особняк четыре этажа и с двумя пристройками, не считая двух этажей под землей, плюс двор с футбольное поле для стоянки машин. У нас же домик хоть и тоже на четыре этажа, но маленький, ютимся по комнатам, а самую большую, я уже упоминал, гордо именуем залом, вмещает немного народа. Ее используем для собраний, планерок, совещаний или, как в данном случае, для сбора членов редакционного совета.

Каждая партия, движение, объединение или союз нуждается в информационном бюллетене, а тот со временем перерастает в газету. Некоторые амбициозные партии сразу начинают с газеты, но в любом случае она, будучи вспомогательным инструментом, вскоре начинает играть практически первую скрипку. Повторяется та же история, что и вообще с прессой, получившей просто необъятную власть в стране.

Я сам постоянно выступаю в газете с разъяснением нашей деятельности, наших целей, наших идей. Это гораздо удобнее, чем на митинге: здесь я могу отгранить слова, отобрать наиболее яркие, да и читающий не напрягается, как на митинге, где не все расслышишь, мегафон хрипит и рычит. В газете выступают и другие деятели, которых удалось привлечь к сотрудничеству, так что газета постепенно стала тем ядром, вокруг которого тусуется наша партия.

Еще открывая дверь, ощутил, как ноздри защекотал табачный дым. В помещении жарко, накурено, голоса жужжат, как огромные рассерженные шмели. В комнате толпа, я окинул всех взглядом, понятно, выпала редкая возможность застать всю редакционную коллегию разом. Обычно заскакивают по одному в свободное время, выкраивая полчаса-час, но Лысенко предложил изменить не только дизайн газеты, но и форму подачи материалов. Я на крутые перемены не решался, предложил собрать редколлегию, и вот наконец почти все ее члены здесь, не сумел выбраться только Ульев, писатель и философ, в прошлом диссидент, после падения Советской власти ставший коммунистом, а сейчас вообще зачеловек: выступает с идеей полной переделки генома человека.