Земля наша велика и обильна... - Никитин Юрий Александрович - Страница 15

Юлия напомнила со строгостью в голосе:

– Борис Борисович, успокойтесь. Вы же не на драку собрались?

Я с шумом выдохнул воздух, запертый в груди.

– Извините, Юлия.

– Ничего, – ответила она легко, – я ваш телохранитель, не забыли?

– Спасибо, Юлия. Вы правы, уже скоро, а я весь на взводе.

Через полчаса скоростной езды впереди замаячило здание, настолько ярко освещенное, что хватило бы всему Владивостоку, где то и дело отключают электроэнергию, а на крыше еще и трехметровая фигура из лампочек, улыбающаяся девица в ковбойском костюме призывно делает ручкой, внизу надпись «Slots a fun», чуть ниже: «Coin castle».

Юлия поинтересовалась:

– Разве мы в казино?

– Вроде бы в ресторан, – ответил я, но без уверенности в голосе. – Хотя Андыбин может и не знать разницы.

Я припарковался, а когда вылез из машины, с той стороны дверцу уже открывал генеральского вида солидный швейцар.

– Изволите отдохнуть у нас? – поинтересовался он.

– Изволим, – ответил я и попытался припомнить, дают ли швейцарам на чай. Официантам дают всегда, гардеробщикам – время от времени, а вот швейцарам… гм. – У вас еще и казино?

– Только в холле, – ответил он поспешно. – У нас целый зал, но публика приличная.

Он забежал петушком-петушком вперед, распахнул двери. Я пропустил Юлию, вдвинулся следом, уже морщась от оглушающего рева музыки, жестяного звяканья одноруких бандитов, их здесь длинный ряд вдоль стен. С потолка не льется, а обрушивается яркий праздничный свет, стены в красных и желтых тонах, впечатление разлитой крови, обнаженной плоти, я против желания ощутил, что я тоже зверь, вообще скотина еще та, все это действует, возбуждает, подталкивает…

К нам подбежал один из местных менеджеров, я покачал головой и указал на распахнутую дверь на противоположной стороне зала:

– Мы туда.

Из дверей ресторана навстречу выкатываются незримые, но плотные волны ароматов и запахов жареного мяса, разваренной рыбы, острых приправ, кислейших вин, что красиво называются сухими, нас встретило и приняло в объятия чувство довольства и сытости. Такое бывает, наверное, у семьи львов, что задрали пару молодых сочных антилоп и теперь дремлют на солнышке, иногда лениво поглядывая на свежую добычу.

Народ степенно веселится за накрытыми столами, четырехугольные столы под белыми скатертями выстроились ровно, строго, как токарные станки. Холодно блестят ножи и вилки, кремовые вигвамы салфеток на блюдцах, половина столов еще или уже свободна, за остальными приличная публика: мужчины и женщины среднего возраста, что значит, устоявшиеся, солидные, мужчины в хороших костюмах и при галстуках, женщины кто в чем, я бы не назвал это даже платьями и костюмами, но смотрятся великолепно.

На эстраде пятеро музыкантов дудят, бьют в тарелки и барабаны, а ярко накрашенная певица со смутно знакомым лицом больше танцует, чем поет, уже мокрая, голые плечи и лицо блестят, в перерывах выкрикивает нечто вроде «фак ю, фак ол, фак год, фак сатан…», но все ритмично, танцевально, и хотя сейчас никто не танцует, но уже есть желание хотя бы притопывать, сидя за хорошо накрытым столом.

Андыбин и его семья устроились подальше от эстрады, под глухой стеной, там три сомкнутых стола, все мужчины крепкие, настоящей сталинской закалки. Я сразу признал кровную родню Андыбина по огромному росту и широким костям. С ними четверо женщин, тоже под стать мужчинам, Андыбин всерьез берется спасать Россию от вымирания, подбирая сыновьям в жены рослых и здоровых женщин.

Он поднялся навстречу, огромный, как медведь гризли, распахнул исполинские объятия:

– Борис Борисович!.. Мы уж отчаялись!.. Дорогие друзья, это наш дорогой Борис Борисович Зброяр, лидер нашего движения, действительно умный человек и, вы не поверите, – профессор! Это наша милая Юля, она у нас, вот клянусь всем на свете, несмотря на ее юность и красоту, мама всем нашим эрэнишникам. Обо всех все знает, обо всех заботится, для всех у нее есть подарок…

Потом представил своих сынов, те поднимались и щелкали каблуками, женщины протягивали руки, не вставая, только самая юная, Вероника, покраснела и вскочила, как школьница.

Нас усадили на оставленные нам стулья, официант тут же принес заранее заказанные салаты, наполнил фужеры и снова встал у стены, наблюдая за нашим столом. Сыновья и жены как раз заканчивали с холодными закусками, Андыбин встал и провозгласил тост за новоприбывших: руководителя РНИ Бориса Борисовича и прелестную Юлию. Я запротестовал, ведь собрались по случаю рождения правнука, Андыбин и даже его дети снисходительно заулыбались: для русского человека все праздники – это застолье, а любое застолье одинаково и отмечается прежде всего обильной выпивкой. Одинаковой в Новый год, Первомай, Женский день, дни рождений или поминки. А о причине застолья вспоминают изредка, когда больше не о чем вспомнить.

Андыбин – человек простых нравов, на горячее ему подали хорошо зажаренную крупную птицу, размером с гуся, даже не привычно оранжевую, а ярко-красную, почти багровую. Корочка потрескивала при каждом движении, из разломов вырывались струйки пара, как из кипящего котла под высоким давлением. Андыбин жадно втянул ноздрями аромат.

– Сейчас захлебнусь слюнями, – сказал он. – Что за птица?

– Индейка, – предположил Кирилл, его старший сын. – Батя, ты же сам заказывал!

– Я не заказывал, – ответил Андыбин. – Я только эта… помогал составлять меню, но в общем, в общем!

– Это мод, – сказал Влас, внук, он же сын Кирилла и отец новорожденного Василия. – Теперь генная инженерия каких только уродов не делает!

– Так это урод?

– Сейчас узнаем, – сказал Андыбин мудро. – Если невкусно, то урод, а все ученые – гады, что вредят природе-матушке. Если вкусно, то не совсем и гады…

В птицу вонзились ножи с двух сторон, корочка затрещала, распалась, обнажая нежнейшее мясо, истекающее сладким горячим соком. Запах ударил по лицу, как поезд-экспресс застрявшую на переезде козу. Мои ноздри затрепетали, улавливая ароматы чеснока, лука, перца, аджики – то ли повара так постарались, то ли в самом деле генетики, теперь не разберешь, да и неважно. Пусть каждый занимается своим делом.

Я смутно помнил, что мужчина должен ухаживать за женщиной, только они оказались и справа и слева, я поступил чисто по-русски: вспомнил, что у нас свобода и равенство, потащил себе на тарелку увесистый ломоть, а женщины позаботятся о себе сами, не стану же унижать их ухаживанием за столом, еще воспримут как намек на их неполноценность, по судам затаскают.

Вокруг измененного гуся, если это гусь, по кругу выложен заборчик из прекрасного зеленого горошка, натыканы ломтики овощей, все пропиталось соком, восхитительно пахнет, еще восхитительнее на вкус.

Тарелка моя быстро пустела, Юлия сказала заботливо:

– Борис Борисович, позвольте положу немного рыбки… Вы, я вижу, просто не дотягиваетесь.

– Да-да, – согласился я, – руки какие-то короткие. Словно и не политик. Спасибо, Юлия!

К гремящей музыке уже притерпелся, наконец-то ощутил покой, расслабление, и вообще все вокруг начало нравиться. В двух шагах от меня на отдельном столике из серебряного ведерка, наполненного колотым льдом, выглядывает большая бутылка из толстого зеленого стекла, белая салфетка на краешке. Передо мной два элегантных вытянутых кверху фужера с золотистым вином, где непрестанно, рождаясь у самого дна, бегут к поверхности блестящие радостные пузырьки.

– Спасибо, Юлия, – повторил я. – Вы и здесь обо мне заботитесь.

– Это ничего, – ответила она задорно. – Вам можно!

– Почему? – поинтересовался я.

– Мужчины вообще мало обращают внимания на правила этикета. А уж русским националистам так и вовсе зазорно.

Я попытался понять, комплимент это или не совсем, но тут поднялся разгоряченный водочкой Кирилл, провозгласил тост за величие русского народа, сокрушившего хребет немцам, что бы там юсовцы ни говорили о своей ведущей роли, закончил словами о неизбежной погибели врагов земли русской. Мы все встали и сдвинули бокалы.