Завтра будет новый день... - Никитин Юрий Александрович - Страница 5

На входе газетный лист все так же порхал над урной, в отделе царила привычная суета, а на календаре Маркина – одиннадцатое апреля. Ура!

Он по-хозяйски осмотрелся. Что бы ни натворил здесь, завтра все забудется. Сотрется в полночь. Утром он снова будет в понедельнике – счастливо, сказочно знакомом до мелочей.

Со странным чувством ждал, глядя на часы. Через две минуты Колхозников поднимется, проскользнет, как угорь, к столу Златы, нависнет над ней, стараясь заглянуть в глубокий вырез кофточки, раскроет рот для дурацкого предложения…

Алексеев дождался ее слов: «…еще не продавали», подошел к ним и спросил как можно небрежнее:

– Билет на Калинина? Партер подойдет?

Злата чуть растянула губы в улыбке, а Колхозников тут же с готовностью захохотал. Алексеев вытащил билеты, бросил один на стол перед девушкой, отвесил церемониальный поклон и ушел к своему рабочему месту.

Через минуту прибежала Злата.

– Это не шутка?

– Билет подлинный, – ответил он как можно небрежнее.

– Но их же вчера не продавали! Начнут только сегодня, и то со второй половины дня…

Он решился посмотреть ей в глаза, сказал осипшим голосом:

– Злата, у каждого свой секрет… Пойдешь?

– Спрашиваешь, – ответила она, лицо ее сияло. – Саша, милый, да я тебя просто расцелую!

– После концерта, – ответил он и весь остаток дня радовался, что впервые нашелся, не мямлил.

Он примчался на следующее утро сияющий, радостный. Маркин покосился удивленно, но Алексеев был уже возле Златы, сказал шепотом, чтобы не слышали другие:

– Доброе утро, солнышко!

Злата удивленно вскинула брови, несколько мгновений смотрела в упор. Глаза ее удивленно расширились.

– Злата! – воскликнул он растерянно.

В отделе начали оборачиваться.

– Я слушаю, Александр Михайлович, – откликнулась она с нотками удивления. – Чего вы хотите?

– Злата… Я же… мы ведь…

Он растерянно хлопал губами, но глаза сами отыскали календарь со свеженьким листком за одиннадцатое апреля.

– Извини, – сказал он севшим голосом. – Жара собачья… Мысли путаются.

За столами послышались смешки, Колхозников вполголоса бросил: «Перегрелся…» Алексеев с гудящей головой вернулся за свой стол. Для нее вчерашний день – это воскресенье, когда он копал Тержовскому огород. Как давно это было! Через полчаса к ней подойдет Колхозников, заглянет в разрез блузки и начнет дурацкую басню про день рождения…

Он опустил голову на руки. В ушах зашумело, глаза застлало горячей кровью, и там гасли золотые искорки – память о вчерашнем… Опять брать билеты на Калинина, опять все сначала?

Робко прилила нежность: впереди прогулка по ночному парку, первый поцелуй, уговоры зайти на чай, колебания, зарубежная эстрада по телевизору… А что, если все же повторить? Уже знает ее реакцию, можно в некоторые моменты вести себя иначе…

Он встал и, не обращая внимания на любопытные взгляды коллег, собрал портфель и направился к выходу.

Так прошла еще неделя. Странная неделя. Семь концертов Калинина, «который проездом», семь прогулок по ночному городу, которые все сокращаются, три первые брачные ночи…

Нелепая, противоестественная жизнь. Сладкая, могущественная, но в чем-то и уродливая. Еще не понял, в чем же, но догадывался, ощущал, чувство не из приятных, словно сделал что-то подловатое и скрыл, но ведь себя обязательно уважать надо, от неуважения к себе гадкие болезни заводятся в организме! Как говорят в народе, все болезни, кроме одной, от нервов.

«Остановись, мгновенье…» Вот и остановил. Целый день остановил. Заржавленная игла времени постоянно срывается на запиленной пластинке жизни на одну и ту же строчку, и день повторяется, повторяется, повторяется…

Исполнилась мечта идиота, жить в мире без неожиданностей, в мире абсолютно стабильном, устойчивом! За эти недели изучил всех вдоль и поперек, стал чуть ли не богом. Правда, богу скучновато: тот же номер газеты, та же программа по телевизору…

Ладно, это терпимо. Телевизор можно не включать, а газету нетрудно выбросить в мусорный ящик, не раскрывая. Но Злата, Злата!

Прекрасно – вечно первый поцелуй, но это же никогда не заиметь семьи, детей, вовсе отказаться от будущего. Не иметь детей! А он хочет целую кучу. Чтоб мальчики и девочки. Чтобы Злата встречала с работы, чтобы детишки ползали, мешали, приставали, а он будет водить их в садик, оправдываться за разбитые стекла, краснеть перед учителями в школе…

Если он останется в этом дне, если будет жить только сегодняшним днем, то никогда, никогда Злата не станет его женой!

Он резко встал, почти подпрыгнул, застегнул пиджак.

– Куда? – спросил Колхозников ревниво.

– На кудыкину гору, – ответил он.

На вокзале он выждал время, когда они с Тержовским прибежали к электричке, вошел в вагон. В первом вагоне старухи не было и во втором тоже, и он медленно пошел дальше, протискиваясь по забитому проходу, всматриваясь в пассажиров. Пусть не найдет в этом поезде, пересядет в другой… Завтра этот пропустит, начнет с другого, третьего, и ни один человек не укроется…

Старуху он обнаружил в пятом вагоне. Она поймала его взгляд издали и уже не отводила глаз, пока он не подошел вплотную.

– Садись, батюшка, – сказала она, растягивая слова. – Ну, как тебе можется?

– Уже не можется, – ответил он с трудом. – Я был не прав. Выпустите меня из этого… изолятора счастья и стабильности.

– Ну тогда иди, укрепив сердце, – сказала она благожелательно. – Завтра будет двенадцатое.

– Правда? – спросил он жадно.

– Правда. Ты верно сказал тогда, что мы можем многое, но пользы от этого нету… Тупик! Поэтому мы и уступаем дорогу, хотя и энтая: ну, по которой идет остальной мир, не шибко гладкая, как я погляжу…

Поезд начал притормаживать. Старуха выглянула в окно, заспешила к выходу.

– За внучку спасибо ему! – крикнула она уже с перрона.

Сердце в груди стучало тревожно и счастливо. Завтра новый день, полный неожиданностей… Всяких, разных. Настоящее стремится не допустить неведомое будущее, ибо будущее – угроза застойному дню сегодняшнему. Но он, трусливый и закомплексованный, все же выбирает трудные дни с грядущим!