Ярость - Никитин Юрий Александрович - Страница 85

– Из нашего ведомства так просто не выходят, – сказал Сказбуш значительно. – Даже выйдя на пенсию, каждый остается нашим служащим, связанным присягой. Но я не думаю, что дело дойдет до шума. Он тоже хорошо знает, что на него у нас компромата многовато. А если какой-нибудь борзописец начнет публиковать сенсационные материалы, что такой-то церковный чин пьянствовал и развращал малолетних – у нас есть и фото, и видеозаписи, – что однажды сбил автомобилем старушку и скрылся…

Он начал распаляться гневом, ноздри бешено задергались. Усачев сказал торопливо:

– Я думаю, что он предпочтет начать свое дело уже без прикрытия церковной рясы. Пара миллионов у него есть?

Сказбуш оскорбленно фыркнул:

– У его помощников по десятку миллионов долларов в швейцарских банках! А у него… признаюсь честно, так не удалось вызнать. Он уже тогда начал к чему-то готовиться.

– Тогда с ним помех не будет, – согласился Краснохарев. – В чем я действительно не уверен – это что женщины чадру наденут! А публичные казни все же ушли в прошлое…

Кречет поднялся во весь могучий рост, с хрустом потянулся. Смех его был веселым и заразительным:

– Похоже, никто из вас так и не прочел книги Виктора Александровича! А зря. Он пятнадцать лет тому это описывал, даже то, что Россия придумает свою веточку ислама. Почему только сунниты или шииты? А если выбирать из этих двух, то все равно там сотни дорожек… Исламский мир отнесется с пониманием, если в России ислам будет не совсем таким, как в Саудовской Аравии. Я рассчитываю на вас, дорогой Виктор Александрович!

Я поежился:

– В чем?

– А кому еще разрабатывать идею, которую мы осуществляем? Вы и придумаете ислам российского толка. Мы будем одновременно и в исламском мире, и останемся самобытной Россией с ее особенностями. Это устроит всех… кроме тех, кто продвигает НАТО к нашим границам!

Сказбуш, переглянувшись с Яузовым, сказал все тем же тихим голосом:

– Да, это не устроит. Вот-вот, я же говорил… Если раньше разведчика снабжали ампулой с ядом, то теперь всем понятно, что сопротивляться аресту не будет, а на первом же допросе выложит все, что знает.

Кречет покачал головой, а наивный Коломиец переспросил:

– И такие все?

– Мир таков, такова и разведка. Потому такими страшными кажутся исламисты! Они не растеряли эти «устаревшие» понятия. Для спецслужб всего мира страшнее всего исламские террористы, ибо такой борец за идею может совершить теракт, а потом с чувством исполненного долга застрелиться. А диверсанты других стран не пойдут на опасное дело, если им не будут гарантированы по крайней мере два безопасных пути отхода… А спецслужбы по охране прежде всего перекрывают пути отхода, это проще всего.

Мирошниченко все подкладывал Кречету листки на подпись, тот быстро проглядывал, подписывал, некоторые комкал и молча бросал в корзину.

– А вот это, – объяснил Мирошниченко, – полный список священников… правда, высшего ранга, что готовы принять ислам… При условии, конечно, что их, как первых, зачислят в высшие иерархи мусульман. Гм… я думаю, что верховный имам всех мусульман на это пойдет. Даже с удовольствием. Больше чести обратить высокий чин, чем простого человека. А истинные мотивы… Религия – давно такая же политика, как и парламент или Дума. Есть же простаки, что верили царям, генсекам, президентам,

– Но-но! – прикрикнул Кречет. – Меня и эти достают со своими шуточками, так и ты туда же?

Оробевший пресс-секретарь захлопнул рот со стуком, словно пес, поймавший крупную муху.

– А что, я ничего…

– Как с казачеством?

– Самые последние сведения, – заговорил Мирошниченко очень серьезно, – не очень-то… Это же самое преданное власти, преданное до кликушества сословие! Умом, правда, и раньше не отличались, главными достоинствами были храбрость, верность слову, понятиям чести, славы. Потому там сейчас жаркие споры… кое-где перешли в драки, а то и вовсе берутся за оружие. То, что ислам поднял голову, рассматривается как оскорбление. Честно говоря, в ряде станиц вы, Платон Тарасович, хоть и позволили им вооружаться, но уже объявлены врагом ни больше ни меньше как всего русского народа – конечно же, православного, богобоязненного, уничижающегося. Но то, что президент объявил войну бандитам, мафии, проституции, наркомании, что первым заговорил о чести, доблести, служению Отечеству… Да и оружие позволил иметь одним росчерком пера! Словом, раскол прошел не по сословиям казаков, а по их сердцам. Самый болезненный, куда болезненнее, чем в Гражданскую…

Он был очень серьезен, тишина стояла почти гробовая. Кто-то шумно вздохнул, застеснялся и быстро опустил голову. Кречет криво улыбнулся, лицо было бледным, страдальческим, но сказать ничего не успел, в дверь заглянула Марина. Она по старой привычке предпочитала сообщать все лично, хотя на ее столе стояли переговорники, селекторы, компьютеры и прочие сложнейшие средства связи.

Ее лицо было встревоженное.

– Прибыл генерал Сагайдачный. Рвет и мечет. Что делать?

– Я его жду, – ответил Кречет. Его лицо помрачнело. Он коротко взглянул на нас, поколебался, махнул безнадежно рукой. – Зови.

Дверь распахнулась, словно ворвался штурмовой танк. Генерал задыхался от ярости, устрашающе огромный, широкий в плечах, грузный, как танкер, но все еще без живота, красное лицо было искажено, на лбу вздулись синие жилы.

– Почему, – рыкнул он люто, и жалюзи зазвенели тонко-тонко, – почему мне не выдали мой лист?.. Я сказал, что ухожу из армии!!!

Кречет поспешно увел его хитрыми маневрами подальше от нас, в другой угол зала, но генерал так орал и взревывал, да и Кречет не умел шептать, что мы, притихшие, как мыши, слышали каждое слово.

– Панас Назарович, – заговорил он льстиво, – ты мой первый и самый дорогой учитель!.. Я не посмел бы вмешаться… это олухи из канцелярии… Я все узнаю и поправлю… Ты же знаешь, как я тебя люблю и чту…

Он юлил перед ним, как молодой Дорошенко перед Сагайдачным, потомком которого, без сомнения, был этот разъяренный гигант. Он рыкнул:

– Так позвоните сейчас!

Он обращался на «вы», но не из почтительности, все это чувствовали, а явно не желая возвращаться к более теплым отношениям военного учителя и ученика.