Ярость - Никитин Юрий Александрович - Страница 55

– Спасибо, – ответил я с неловкостью, – у вас действительно сказочная память! Но насчет философов… Их выпускают философские факультеты крупными партиями.

– Философами не становятся, получив красивый диплом с печатями. Философ видит то, чего не видят специалисты. К тому же видит… все. Целиком.

Я пробормотал:

– Спасибо. Я просто не уверен, что это обо мне.

Он тепло улыбнулся:

– О вас. А к тому же вам некуда больше деться. Здесь самые близкие вам по духу люди. В остальном мире вы не можете рассчитывать ни на популярность, ни даже на понимание. Вы слишком… революционны.

– Это я-то?

– Да. Взгляните на революционеров одного шажка. Ну, зачем называть фамилии?.. Уживались неплохо и при Советской власти. Один, к примеру, считается отцом страшного оружия, которым мы долго грозили Западу… хотя теперь знаем, как наши шпионы перетаскали нам все ихние секреты… Он лауреат всех Сталинских, Ленинских, Государственных и прочих премий, грудь в орденах и правительственных наградах… а уж когда получил все выше крыши, долларами хоть стены своих дач оклеивай, тогда-то и заявил, что Советская власть не совсем хороша, гуманности в ней недостает, права человека слегка ущемляются… Как будто раньше не видел! Мы все видели, понимали, шептали друг другу на кухне, а он не понимал, ребенок какой! Оружие делал, некогда было. Правда, если он отец такой страсти, то для кого ее воровали наши шпионы и за какую кражу секретов ФБР пересажало уйму народу?.. То же самое и другие герои. Сейчас нахваливают власть в России, а вот Старохатская всем как кость поперек горла. Слишком честна, чересчур бескомпромиссна, не хочет смириться, что все мы немножко… ну ладно, здорово-таки свиньи, одну ногу вытащили из дерьма, пора остановиться, ишь что вздумала: совсем вылезти да еще и помыться, не понимает, дура, что в дерьме как-то привычно… Вы тоже, Виктор Александрович, в своем нетерпении заглядываете слишком далеко.

– Так то в книгах! А в жизни я люблю сидеть в темной норе. И чтоб не дуло.

Он обнял меня за плечи, повел обратно. Министры поднимали головы, деликатно роняли взгляды. Возможно, решили, что меня постигло великое горе: Хрюка поцарапала лапку, и президент меня утешает.

Я вздохнул и сел за стол, где светился экран компьютера. Будем искать способы дать достойный ответ Америке. Даже я буду искать, я – человек земного шара, всего человечества. Смешно говорить о нациях или партиях человеку, который прекрасно знает, что в будущем все народы сольются в единый, что когда-то не будет ни русских, ни американцев, ни арабов, а просто человечество…

В отличие от домохозяек и академиков, что ничего не видят дальше своего носа, вижу этот далекий мир, когда все нынешние противоречия покажутся смешными. Но по всей моей шкуре поднимается шерсть, я ощетиниваюсь, когда слышу, как НАТО придвигается к нам. Даже не потому, что я – русский, патриот и все такое. Это нечто от того, когда французские гринписовцы бросаются под русские бульдозеры, чтобы спасти от загрязнения озеро Байкал.

Да, это чувство неправедности происходящего. И осознания, что ты вправе в схватке с более сильным противником взять что-то в руки… или применить то, что тот, более сильный, громко называет запрещенным приемом. Когда сильный борется со слабым, то для слабого оправдано применение любых средств.

Через час, когда я перестал что-либо соображать, даже чашка крепкого кофе не помогла, сходил в столовую, в который раз подивился богатству и размаху, эти люди себе ни в чем не отказывают, взял пакет пирожных, да побольше, а когда вернулся в большой кабинет, возле стола Кречета пристроился на стульчике Кленовичичевский. Лицо его было красным, волосы всклокочены, он нервно всплескивал дряблыми от старости руками:

– При попытке к бегству?.. Но это же… Это же произвол!.. Это уже было. Даже не при прошлом режиме, а в позапрошлых… Я застал еще сталинские времена, когда вот так… Права человека…

Кречет метнул на меня косой взгляд, мол, что за жизнь у президента, когда подчиненные жрут сладкое в три горла, а ему отдуваться перед интеллигенцией, доказывая, что он не верблюд и не диктатор.

– Аполлон Вячеславович, – говорил он мягко, словно собирался нести яйца, – я вас очень люблю. Я восхищался вами еще мальчишкой, когда ловил бибисишку, там о вас здорово рассказывал Анатолий Максимович Гольдберг, хорошо помню его голос. Как вы страдали в лагерях, мужественно отстаивая права человека. Но пора подумать и о правах общества! У него тоже есть права… Черт, да нет у него никаких прав! У человека есть, а у общества – нет. А настал тот момент, когда права человека наступают на права общества. Скажите, у нас есть специалисты по правам общества?

Он опешил:

– Права общества? Что это?

– Вот видите, – проговорил Кречет. – Все века человек боролся за свои права: против князей, церкви, царей, президентов, генсеков… наконец одолел всех. А еще Достоевский говаривал: широк человек, широк! И добавлял: я бы – сузил. Простой человек получил право не только высказывать свое мнение, но вытребовал и все прочие свободы. Сексуальную, бисексуальную, порнуху. Вот только не видел пока на экранах, как человек, извините за выражение, гадит. Представляете, на весь экран огромная такая задница, как вот у Степана Викторовича, камера плавно наезжает на его расширяющийся анус, очко по-нашему, а оттуда начинает выползать… ну, всякое, что он ел вчера, только переработанное…

Коган, с интересом прислушиваясь, прервал с испугом:

– Не подсказывайте идеи!

– Что, боитесь, что Степан Викторович перейдет в киноактеры?

– И это есть, – признался Коган, – все-таки у актеров доходы выше. Да и увильнуть от налогов проще… А если не отпустите своей железной рукой, то другого найдут с такой же… гм… начнутся съемки!

– А вон Аполлон Вячеславович не верит.

– Поймут как указание президента!

– Плевали они на мои цеу, – отмахнулся Кречет.

– Ну тогда украдут идею. Идея-то ценная!

Кленовичичевский растерянно поглядывал то на Кречета, то на Когана, не понимая, когда от серьезного разговора перешли к шуточкам и перешли ли. А Краснохарев с другого конца стола бухнул веско: