Я живу в этом теле - Никитин Юрий Александрович - Страница 54

– Проверь, – сказал мой разумоноситель, мгновенно ощетиниваясь.

Она плотоядно окинула меня взглядом с головы до ног.

– Да, этого не упущу… Не сейчас, а при случае, конечно. Но у меня к тебе еще одно дело. Мы ведь еще и друзья, не так ли?

– Ладно, раздевайся, – ответил я.

Она прошла на кухню, деловито пересыпала кофе из банки в мельничку, порезала колбасу на бутерброды, даже не улыбнулась:

– Тебе после коитуса всегда есть хочется. Но сил уже нет приготовить, верно?.. Ты помнишь Юлиана Измашкина?

– Твоего двоюродного брата? – удивился я. – Мы с ним даже дружили.

– Когда виделся с ним последний раз?

– Ну, лет пять-шесть назад.

Она красиво раскладывала по широкой тарелке мелкие, как пельмени, бутербродики, движения становились все замедленнее, а лицо вытягивалось. Всегда смеющиеся глаза стали озабоченными.

– Знаешь… у меня к тебе просьба.

– Если только для этого не надо ехать на другой конец города, – ответил я. – Ты же знаешь, Москва – это половина Франции. Или не половина, но все равно не Пермь.

Она кивнула:

– Нет, на другой конец не надо. Всего три пролета на метро и две остановки автобусом. Я все обещала братцу отдать его историческую энциклопедию, но там восемь толстенных томов, а я все еще собираюсь рожать, как только подберу подходящего самца…

– Роди от меня, – предложил мой разумоноситель с готовностью.

Она скользнула по мне небрежным взглядом.

– Я сказала «от подходящего».

– А я?

– Ну… я еще повыбираю годик-другой. А там все может быть… Ты не смог бы отвезти ему эти чертовы тома?

Тарелка опустилась на середину стола. Двигалась Любаша очень спокойно, замедленно, но я ощущал ее непонятное напряжение. В глаза мне старалась не смотреть, ибо что есть проще – собрать книжки и вызвать такси? Таксист положит в багажник, он же и вытащит. А там на крыльце встретит Юлиан. А за книгами мог бы и сам приехать…

– Что для тебя не сделаешь, – ответил я. – Но, чур, когда будешь решать, от кого родить, меня в список включи!

– Под первым номером, – пообещала она легко.

Ее губы улыбались, я тоже улыбался, всячески показывая, что ничего в ней не заметил, что это обычный треп, болтовня, прелюдия перед разогревом.

– Так что там насчет коитуса? – напомнил я.

– Только недолго, – предупредила она. – Лучше здесь, на кухне. А то у меня там чайник скоро закипит. Как встать, в позе России, что просит кредиты у Запада?

Юлиан жил неподалеку, но Москва и правда не Пермь, где местные жители друг друга знают. Я с ним не виделся года три-четыре, если не все пять. После школы он поступил в геологоразведочный, тогда было модно, по окончании его послали в тайгу, мы с ним уже тогда виделись редко.

Потом он вернулся, мы отметили его возвращение в лоно цивилизации, но мне он показался каким-то чужим. Может быть, потому, что слишком жадно накинулся на ее плоды: в его квартире все время верещал включенный телевизор, в другой комнате работал магнитофон, сам он ходил с дурацким плейером на шее, как сопливый подросток, что уверяет родителей, будто так изучает науки, а на самом деле слушает эротическую попсятину.

Похоже, Любаша предупредила его по телефону, потому что он уже стоял на балконе. Едва я обогнул автобус, перекосившись набок от связки книг, он засвистел и замахал руками. В отличие от многих знакомых он вовсе не боялся выходить на балкон и даже свешиваться с перил, хотя жил на страшном для суеверников тринадцатом. Снизу мне показалось, что уши его чересчур толстые и оттопыренные, как у гадкого гоблина.

Лифт прибыл вниз пустой, я догадался, кто мне его послал навстречу, а когда я в этой кабинке одолел эти тринадцать этажей, на площадке уже стоял улыбающийся Юлиан. Я подхватил связку книг, перешагнул порожек, сзади захлопнулась дверца, слышно было, как загремело и загрохотало, уходя вниз, напоминая, что мы забрались на опасную высоту.

Юлиан обхватил меня, похлопал по спине, я выпустил тяжелые книги и тоже проделал весь этот набор из ритуала встречи туземных разумоносителей, стараясь не пропустить ни единого жеста, интонации или акцента.

– Сколько лет, сколько зим! – сказал он наконец, отодвинувшись на расстояние вытянутых рук, но все еще не отпуская меня.

– Каких лет? – наигранно удивился я. – Да мы только вчера расстались!

Он жизнерадостно расхохотался, подхватил связку книг и, перекосившись в наигранном ужасе от такой тяжести, потащил ее к распахнутой квартирной двери. Мне показалось, что оттуда доносится чересчур уж громкая музыка, мои бы соседи уже озверели.

Коридор, как водится в домах нищенствующих разумоносителей, заставлен ящиками, старыми комодами, всякой рухлядью. На древней облезлой вешалке висит тряпье, которое на помойке не подобрал бы ни один бомж, у некоторых дверей рядочком стоит унылая старая обувь.

Юлиан толкнул дверь, я сразу услышал знакомые мелодии Челентано, старые добрые мелодии, от которых сходили с ума в нашу студенческую молодость. Юлиан жестом указал, что хоть он и в России, но у него не разуваются, не Восток пока что, и я прошел в комнату. Здесь светился экран огромного телевизора, мультимедийный, с наворотами, в уголочке маленький экран, где полиция ловила террористов, а на главном экране полуголая девица едва не заглатывала микрофон, выкрикивая что-то подобное предвыборным лозунгам аумсинрикистов.

Голос Челентано доносился из кухни. Я понял, что Юлиан не изменился, когда прошел на кухню, на столе лежали огромные профессиональные наушники, соединенные серебряной дугой. Снял, значит, пока открывал дверь. Не изменился, все никак не наестся благ цивилизации. Неужели настолько соскучился в тайге по музыке, по сбивающему с ног потоку информации?

Стол и стулья те же, что и в прошлый мой визит, сразу по его приезде из тайги, даже на том же месте. Я опустился на пластиковое сиденье, с наслаждением вытянул ноги.

Юлиан суетливо метнулся к плите, повернул верньеры. Плита простая, электрическая, разогревается с такой скоростью, что уже начинаешь ждать наступления ледников, но микроволновку почему-то не завел, гм… Вообще изменился мало, только двигается суетливее, говорит несколько больше, чем говорил раньше, а лицо подергивается, но не судорожно, как у больного, а словно бы Юлиан одновременно пытается то улыбнуться, то состроить скорбную гримасу, то вскинуть брови в непомерном изумлении или даже нахмуриться грозно и величаво.

Он повернулся ко мне так быстро, что я вздрогнул.

– Чай, кофе?

Из-за громкой музыки я едва расслышал, пришлось ответить, повышая голос до вопля:

– Если есть сок или квас…

– Есть даже пиво, – предложил он так же быстро.

– Ты ж раньше не употреблял?

– Теперь употребляю.

Недоговоренность прозвучала в его голосе очень ясно. Задние слова, как горох, догоняли и обгоняли передние.

– Давай, – сказал я, – употребим вместе.

Когда он распахнул холодильник, там заметалось эхо, словно Челентано воспевал два ряда бутылок из темного стекла с яркими наклейками. Еще ящик с бутылочным пивом я заметил на балконе. Когда Юлиан вынул из холодильника по две на каждого, темное стекло сразу же запотело, стало покрываться изморозью, что тут же собиралась в мелкие капельки, я их ежедневно вынужденно рассматривал в телерекламе.

Он повернулся к шкафчику, там ряд узкогорлых стаканов, я отмахнулся:

– Из горла слаще. Не люблю, когда пузырьки в воздух уходят.

Он дробно засмеялся, словно рассыпал цветное драже.

– Я тоже.

Стаканы сиротливо блестели хрустальными гранями, а мы тянули темное пиво, жмурились, покряхтывали, довольно сопели. Лишь когда мы опорожнили по первой и взялись за вторую, Юлиан опомнился, хлопнул ладонью по лбу, вытащил пакет с солеными орешками.

Постепенно громкая музыка, темное пиво в желудке, орешки – все начало погружаться в особую атмосферу легкого опьянения, когда все легко, просто и бездумно. Это называлось балдеть, расслабляться, я и раньше, будучи всего лишь человеком, всегда презирал такое времяпрепровождение, я-де хомо действующий, но сейчас ощутил, насколько мне приятно, хорошо, защищенно, когда все тело отяжелело, а мир стал теплее.