Я живу в этом теле - Никитин Юрий Александрович - Страница 32

– С чего вдруг так возбудился?.. Спи, уже поздно.

– Спи, любимая, – прошептал я, и черная мгла чуть отступила, хотя я видел, как она поглощает углы комнаты, наступает злорадно. – Спи. Я люблю тебя.

– И я, – прошептала она сонно. Подвигала задом, устраиваясь в объятиях поудобнее, теплая и мягкая, такая домашняя и пододеяльная, чмокнула губами, не раскрывая глаз, и снова засопела тихо и довольно.

Я обхватил ее, такую нежную и мягкую, это называлось спать «ложечкой», по телу прошла блаженная волна расслабления. Мозг начал затуманиваться, я уже ничего не видел, не чувствовал, кроме того, что лежу в теплой постели и что сознание угасает, угасает, угасает…

Ледяным ветром смерти дохнуло так ясно, что по всему телу кожа вздулась крупными пузырями. Я вздрогнул, сжал теплое тело в объятиях с такой силой, что оно мявкнуло и протестующе дернуло локтем. Но ведь сознание мое и так умирает каждую ночь! Или впадает в такое странное состояние, когда с ним что-то делают, творят, подправляют, а потом утром я просыпаюсь, помня урывки каких-то странных видений. Вроде бы все тот же человек, но на самом деле иной, подправленный… Или вовсе иной, не считающий себя все тем же?

Осторожно, стараясь не разбудить это теплое ласковое существо, я выбрался из постели, заботливо укрыл ее округлое плечо одеялом.

Она почуяла, спросила сонно:

– Ты куда?

– Чаю много выпил, – ответил я, – сейчас вернусь, спи.

Я зашлепал в сторону туалета, свернул на кухню. В окно падал слабый свет от многоэтажного дома напротив. Вдали противно скрипнули тормоза, едва слышно простучали колеса далекой электрички. Две трети окон уже темные, там тоже…

Холодок ужаса прокатывался по телу, пытался проникнуть в мозг. Я старательно отгонял, начиная пристально рассматривать посуду на кухне, аккуратно поставил чайник на плиту, повернул вентиль и поджег газ.

Так, первое: прежде чем решу, кто я и как отсюда выбраться, надо выполнить главное условие – сберечь себя от случайностей. Не упасть с балкона, не перевалиться через перила, осторожно переходить улицу, не ввязываться в пьяные драки. Правда, остается еще риск быть случайно застреленным при бандитской разборке, задавленным пьяным лихачом, что помчится на красный свет, не застрахован от рака, диабета или других пока неизлечимых болезней, как будто мне не все равно, что их начнут лечить через сто лет!.. Но все же есть шанс протянуть существование этого тела на три-четыре десятка лет, а за это время попытаться найти какой-то выход…

Какой выход, мелькнула горькая мысль. Думаешь, до тебя никто не искал? Первая запись, что дошла из глубины веков, это безумный страх и стенания египетского Гильгамеша, что боялся умереть и все искал бессмертие. Увы, безуспешно…

И другие искали. Гёте две трети жизни ухлопал на поиски эликсира бессмертия, потом написал об этом «Фауста». Маркиз де Сад искал, купаясь в крови младенцев, секты всякие ищут, принося жертвы Сатане…

Пока чайник закипал, включил телевизор, сразу до предела приглушив звук, хотя Лена обычно спит, как бревно. На экране изумленный толстяк брал интервью у поджарого господина, которому можно было с одинаковым успехом дать как пятьдесят лет, так и семьдесят. Господин вспоминал времена революции, рассказывал, как он стоял в карауле Зимнего дворца, когда ворвались красные, я не успел подсчитать, сколько же ему лет, как телеведущий вклинился и напомнил, что господину пошел сто пятый год.

Я ощутил, что тоже начинаю всматриваться с жадным интересом в лицо человека, которому удалось перешагнуть за отведенные рубежи. Не страшны ли ему эти добавочные годы? Ведь семидесятилетний может себя успокаивать, что этот день еще не последний, есть же на свете и постарше люди, а каково этому старцу?

Да черт с ним, мелькнула в голове горячая, как кипяток, мысль. Зато если он столько прожил, то есть шанс и у меня?

И так же думает каждый, всплыла другая мысль, уже не такая радостная. Вот сейчас смотрят, созывают к телевизорам всех, кто на кухне или на балконе, с восторгом тычут пальцами: вот тому мужику сто четыре года! И помрут, кто в статистические пятьдесят восемь, кто чуть позже, а кто-то и раньше, оправдывая среднюю цифру.

– Что ж это я, – сказал я вслух, чувствуя на языке легкую горечь, – даже порадоваться не успел…

Лейб-гвардеец хорошо и с юмором рассказывал о тогдашних нравах, поведал о театрах и актерах того времени, цитировал длинные отрывки из Бентама и Мабли, я невольно вспомнил генсека Брежнева, который свою фамилию читал по складам на заранее заготовленной бумажке. Даже если этому феномену не сто четыре, а всего пятьдесят, все равно такие передачи надо показывать время от времени. У людей, которые все больше начинают со страхом задумываться о том, что же их ждет Потом, это вызовет прилив оптимизма, они ощутят, что еще масса времени впереди, а там наука что-то да придумает для их бессмертия… три ха-ха-ха!.. и с этими оптимистическими мыслями неожиданно умрут в пятьдесят восемь.

– А все-таки шансы повышаются, – сказал я вслух, хотя, похоже, это все-таки говорил мой разумоноситель. – Если он смог, то почему не я? К тому же пил и курил, а если я откажусь… Да еще если соблюдать режим питания и… разные другие режимы…

Против желания сердце начало постукивать учащенно. Мне сейчас только неполных тридцать. Еще масса времени для развития науки и техники. Пусть через пятьдесят лет еще не будет придумано бессмертия, но можно будет пересадить изношенное сердце, печень, почки… Суставы и сейчас пересаживают! Я согласен жить без рук-ног, но только бы жить. А с искусственными органами проживу еще с полсотни лет, если не больше, а там наука и загадку бессмертия расколет…

Звук от телевизора внезапно рванул резкий и наглый, словно взорвался снаряд. Я невольно повернул голову, и в череп через уши и глаза ворвалась мощная, хорошо продуманная высокопрофессиональными специалистами акция по навязыванию нового вида прокладок для женщин. Компьютерная графика, созданная лучшими программистами мира, умело закручивала пространство, показывая, как прокладка прилегает и высушивает, а лучшие художники планеты расцвечивали и усыпали блестками сухое ухоженное тело. Я засмотрелся, краем сознания понимая, в каких муках рождалась каждая деталь этого тридцатисекундного шедевра и что на затраченные деньги можно было бы содержать крупный научно-исследовательский институт проблем медицины в течение двух-трех лет.

Сколько рекламы, сколько людей… А сколько держав даже не подозревают о моем существовании!.. Ко рту подступила горечь, едва я попытался представить себе всю планету. Сколько людей, которые не знают обо мне! Сколько молодых девушек, которые могли бы… с которыми я мог бы… которые подошли бы мне гораздо больше, но что я могу? Что я могу в этом теле и в этой эпохе?

Щемящая тоска перед необъятностью мира и моими крохотными возможностями ушла вглубь, а оттуда вдруг кольнуло холодом, словно сердце напоролось на острое лезвие скальпеля. Страшно, что столько держав не подозревают о моем существовании, но еще страшнее… нет, об этом лучше не думать… черт, само додумывается, мысль трудно остановить, вот уже выдала, что эти державы не заметят и моей кончины, моего исчезновения. Мир исчезнет, вселенная исчезнет, жизнь прекратится, и настанет Великая Тьма, Небытие… но эти державы, и девушки в разных странах совсем-совсем не заметят этой величайшей из катастроф!!!