Возвращение Томаса - Никитин Юрий Александрович - Страница 83

Томас поглядывал на язычника с ужасом и все порывался как-то сказать прелату, что вообще-то он не совсем такой уж и пропащий, иногда временами в хорошую погоду он ведет себя почти как христианин, так что вообще-то…

– Зов плоти, – ответил Олег с зевком, – самый мощный зов. И ничто его заглушить не может… надолго. Вот наш рыцарь только что хотел безумно жрать… и сейчас захотел снова, как только я напомнил. Так что люди делятся на тех, кто это признает, и на тех…

Прелат прервал горячо:

– Все люди делятся на две категории: одни хотят, чтобы жить стало лучше, а другие – чтобы жить стало лучше им. Первые – это христиане. Я имею в виду настоящих христиан. Вторые – это…

Он запнулся, долго не мог подобрать определение. Олег спросил саркастически:

– Слов не хватает?

– Напротив, – признался прелат, – слишком много. И все очень… красочные. Словом, мягко говоря, имя им – легион. Они сами придумывают для себя высокие слова, за которыми прячут пустоту. Вы оба не из их числа, так почему ты все еще не в числе христиан?

Олег ответил саркастически:

– Наверное, потому, что, в отличие от вас, прелат, я видел, из какой дури и какого дерьма это христианство зарождалось. И сколько там было грязи, предательства, жестокости. Впрочем, ты тоже на это смотрел, но… не видел. А я вот ничего не упускал. И память у меня хорошая, потому что я злой.

Томас, не в силах стоять и слушать, как дерзновенный язычник смеет возражать святейшему посланнику самого Папы Римского, вскочил и пошел вдоль стен, щупая каменные глыбы, способные выдержать как бомбардировку из самых больших катапульт, так и удары могучих стенобитных машин.

Прелат мерно кивал, но, когда Олег умолк, спросил спокойно:

– Ну и что? Все люди из глины и грязи. Но одни так и остались ею, а другие… стали христианами. Мы храним и раздуваем огонь, зажженный Господом в наших душах. И когда-нибудь выжжем в себе грязь и станем целиком из огня и света.

Олег скептически хмыкнул, но прелат смотрел серьезно и очень торжественно.

– А тебе не приходит в голову, – спросил прелат, – что это противоестественное воздержание для человека, над которым ты потешаешься, что-то дает человеку?

Олег буркнул:

– Это дает ему время заняться чем-то дельным.

Прелат покачал головой.

– И это тоже, но этого мало.

– А что еще?

Прелат вздохнул.

– Он становится другим человеком. Первых христиан вообще называли сверхчеловеками, ты это знаешь. И дело не в названии. Человек, умеющий сознательно подавлять свои животные порывы, уже выше тех, кто поддается им по первому зову. А человек, поставивший перед собой недостижимо высокую цель… о, это и есть уже новый человек!

Олег фыркнул, всем своим видом выразил несогласие, хотя мелькнула опасливо мысль, не переиграл ли, все-таки возражать против очевидного глупо, а он вроде бы не старается выглядеть так уж глупо.

На впалых бледных щеках прелата выступил лихорадочный румянец, глаза горели неестественным блеском. Да он счастлив, мелькнуло в голове Олега, может полемизировать, спорить, доказывать, оттачивать доводы. Дорвался: здесь, в монастыре, по сути, и поговорить не с кем, все слушают, раскрыв рты.

Он с вялым интересом наблюдал, как прелат, воспламеняясь все больше, придвинулся к нему вместе с креслом.

– Скажи, Разрушитель, разве не церковь создала подлинную философию истории? Ведь во все времена и у всех народов был сперва золотой век, когда все люди – красивые и замечательные, не было ни войн, ни болезней, затем пришел век серебряный, чуточку похуже, с разными конфликтами. Затем – медный, когда начались войны, а людей стали убивать во множестве, а теперь вот век железный, самый кровавый и гадкий, когда все люди превращаются в зверей, убивают, воруют, грабят…

Олег хмыкнул.

– Ну и?..

– У всех народов, – напомнил прелат, – подразумевалась деградация человечества. У всех! Даже Геродот, которого называют отцом истории, даже тот считал, что история всего лишь бегает по кругу, как конь на веревке во дворе. И только наша церковь утверждает, что, несмотря на всю скотскость человека, мы можем и должны прийти… нет, построить!.. именно построить золотой век, которого никогда не было. И вот мы, христиане, построим! Ты не мог не читать «О граде Божьем» Блаженного Августина… не так ли?

Олег раздраженно передернул плечами.

– Сам знаешь, что пораньше тебя читал. И что?

– Он писал, – продолжил прелат, ничуть не обидевшись, – что существуют два града-царства: земное, это та грязь, в котором мы сейчас, и царство Божье… которое есть только в наших сердцах и чаяниях лучших людей. Это царство нужно торопить, приближать, переносить из него в реальность то, что можем перенести.

Олег хмыкнул.

– Вот и бродят по дорогам головотяпы, утверждающие, что уже при жизни нынешнего поколения христианство покончит с царством несправедливости и установит тысячелетнее царство добра и щастя.

Прелат взглянул на него остро.

– А что, ты в это не веришь?

Олег сдвинул плечами. Усмехнулся, смолчал. Прелат смотрел на язычника с великим сожалением.

– Бред, – сказал Олег наконец. Он поднялся, похлопал себя по животу. – Что-то моя животная сущность ну никак не желает смириться. И чем дальше, тем больше требует удовлетворения своих скотских желаний. Проще говоря, жрать требует!

Прелат поднялся, от сухой жилистой фигуры пахнуло праведным гневом. Он гордо вскинул подбородок, чем-то неуловимо напомнил Томасу рыцаря, бросающего вызов более сильным рыцарям.

– Ты прав, – сказал он суховато, – вера без дел мертва. Я думал, что у меня больше нет сил… но поговорил с тобой, отрицающим Его, и понял, что я должен трудиться во Имя Господа больше…

Он повернулся и направился к двери. Томас ощутил нечто недоброе, так уходят на смерть, спросил встревоженно:

– Ваше преосвященство, что вы задумали?

– Я решился, – ответил прелат настолько холодно и торжественно, словно уже распрощался с земной жизнью и судил себя по другим меркам. – Я войду в Адову Расщелину!.. И потягаюсь с силами ада.

Томас вскочил, но твердая ладонь калики легла на его локоть. Когда прелат вышел, Томас сказал быстро:

– Он погибнет!

– Вряд ли, – буркнул Олег.

– Но что он сможет один?

– Ничего, – согласился Олег. – Слушай, мы с тобой идем дообедывать или нет? Либо память моя ни к черту, либо ты отказался слишком уж… тихо.

Томас хотел возразить, но ощутил, что его желудок затопал ногами, привлекая внимание. Там гуляет гулкое эхо, Томас сказал вроде бы с неохотой:

– Ладно, нехристь, пойдем. Уговорил.

Глава 6

В полдень настоятель спохватился, что не видно прелата, Томас правдиво сказал, куда отправился папский доверенный, отец Крыжень пришел в ужас.

Небо из синего перешло в бледно-прозрачное, воздух застыл, теплый и насыщенный запахами трав, белые облачка стали сперва оранжевыми, затем покраснели, предвещая скорый закат.

Настоятель тревожился все больше, монахи начали стягиваться в главный зал для вечерней молитвы. Томас первый ощутил неладное, вскинул голову. Через зарешеченные окна виднеется небо, в синем небе появилось множество красных точек, что росли, приближались с огромной скоростью.

Он вскрикнул, настоятель обернулся, лицо исказилось, но в глазах было изумление.

– Но ведь птицы ада еще никогда раньше…

– Что-то придумали! – крикнул Томас. – Защищайтесь!

Монахи растерянно смотрели в окна. Огромные красные птицы налетели с диким криком, от которого заломило в ушах. Крылатые чудища падали с неба, подобно камням, в агонии вцеплялись когтями в решетки на окнах. Слышался жуткий птичий крик, клекот, хлопанье крыльев. Жесткие перья влетали в кельи, монахи растерянно отпрыгивали, хватались за дубины.

Снаружи донесся крик:

– Адские твари!.. Адские твари вышли из бездны!

Томас вскочил, глаза расширены:

– А говорили, что монастырь неприступен!