Великий маг - Никитин Юрий Александрович - Страница 45

Я движением пальца поменял разрешение, лист уменьшился, зато стал виден целиком. Благовещенский вообще-то пишет немыслимо длинные в наш чатовый век письма: по странице, а то и две. Ведь можно просто связаться по видео и переговорить, но в чем-то я сам предпочитаю письма: можно отгранить слова, фразы, где-то углубить, где-то усилить, сместить акценты, что в живом разговоре проскочат незамеченными.

Звякнул сигнал вызова, я дал «добро», на экране возникло улыбающееся лицо.

– Ну чо, – сказало лицо злорадно, – попался?

– В чем? – спросил я.

– В серийности, – сказал Благовещенский уличающе. – Кстати, чего аську не поставишь?

– Не люблю чаты, – ответил я. – А при чем тут серийность?

– К аське не при чем, – согласился он. – Вот твой «Долгий рассвет» разве не продолжение «Быстрого заката»?

– Ну?

– Хвост гну, – откликнулся он бодро, – дуга будет! А перед «Быстрым закатом» у тебя был романище «Колдун Изарды», там начало «Быстрого заката»! Это получается целая серия!

Я сдвинул плечами.

– Ну, получается так получается. И что?

Он сказал с презрением:

– Но ведь серийность – это халтура! Настоящие писатели не унижаются…

Он еще некоторое время говорил, но я уже не слушал. Говорит вроде бы правильно, но только «вроде бы». А так начать хотя бы с того, что серийность изобрели не мы, писатели. Серийность вошла в жизнь намного раньше, скажем, с эпохой телевидения. Серийные телепередачи: новости, любимые сериалы – формируют жизнь простого человека. Он бежит с работы, чтобы успеть к началу сериала или футбольного матча, выходит покурить во время рекламных пауз, а вместе с ним выходят на балконы или в коридоры миллионы таких же, как и он, простых и даже очень простых, они одновременно с ним выключают телевизор после определенной телепрограммы и укладываются спать. Можно увидеть, как в домах практически одновременно гаснет свет.

Серийные передачи вовлекают в свой оборот большие группы людей и создают из них «своих», формируют их мировоззрение, подменяют ценности, навязывают новые стереотипы. Так что серийность – очередное мощное оружие инфистов, недооценивать его, морщить нос и брезгливо отворачиваться – это как раз позиция русского интеллигента.

Я дослушал, вздохнул и сказал поникшим голосом:

– Ты прав, прав… Вот прямо щас пойду вешаться. Или же утоплюсь.

Он смотрел пронизывающим взором победителя.

– Не ерничай! Если ушел на легкие хлеба, имей мужество признаться.

– Признаюсь, – вздохнул я. – В котором часу в субботу начинается заседание КЛФ в ЦДЛ?

Он ответил с недоумением:

– Как обычно, каждая третья суббота любого месяца, в семнадцать ноль-ночь, в Малом зале… А что?

– Да так, давно не был. Ладно, там увидимся, хорошо?

До уговоренной в ЦДЛ встрече с режиссером вообще-то еще два часа, но не слушать же, в каких магазинах какие шмотки дешевле, покормил Барбоса, велел не приставать к гостям и вышел в жаркий прокаленный мир. Солнце прямо в зените, тени почти нет, асфальт снова прогибается под подошвами, пахнет горелым.

Машину я оставил украинским друзьям, они еще половины намеченных магазинов не объехали, сам на метро добрался до «Баррикадной». Еще рано, завернул по дороге в книжный магазин.

Когда-то, помню, здесь бывало столпотворение, сейчас же и книг поменьше, и покупатели в редкость, и площади урезали, передав почти половину под лазерные диски, флеш-память, зип-сторы.

Я брел между полками, иногда трогал переплеты, одну книжку взял в руки, без особого интереса начал перелистывать. Вообще-то не люблю эти крикливые общественно-политические вещи о современной интеллигенции, но об этом авторе уже заговорили, причем не в печати, что теперь однозначно расценивается как пиар, а среди самих читателей. Книга написана убористо, издатели текст не дуют, даже бумага не пухлая, а нормальная, к продаже предлагается не воздух, в самом деле достаточное количество слов…

Рядом остановилась милая интеллигентная пара: парень с черной бородкой, в очках, сутулый и болезненного вида, очень похожий на Бережняка, просто брат-близнец, и со вкусом одетая девушка, милая и очень интеллигентная. Парень краем глаза зацепился за книгу в моих руках. Брови поползли вверх, он даже отшатнулся, потом быстро взглянул на меня и, как бы поборов интеллигентную нерешительность, сказал торопливо:

– Простите великодушно… Надеюсь, вы не собираетесь покупать… это?

Я улыбнулся, подбадривая, а то он даже покраснел от собственной смелости. Девушка тоже взглянула на него с укором и некоторым удивлением.

– Не знаю, – ответил я. – Еще не решил. Загляну в текст… я всегда читаю в середине пару абзацев. Если нравится – беру.

Он сказал горячо:

– Вы не должны брать эту книгу!

– Почему?

– Этот человек… Его даже трудно назвать человеком! Он фашист, националист, патриот, антисемит, расист!

Он вздрагивал от негодования. Девушка взглянула на него с укором, взяла под руку. Потом ее спокойные коричневые глаза с участием и сочувствием обратились на меня.

– Да, – подтвердила она. – Он фашист, патриот и антисемит.

Я захлопнул книгу и сунул ее в пакет для покупателей.

– Хорошо, – сказал я. – Спасибо за информацию. Теперь обязательно куплю и прочту!

Они побелели и буквально отпрянули от меня. По их ожиданию, я должен был, как всякий нормальный человек, тут же поспешно сунуть книгу на место, отпрыгнуть от книжной полки и долго-долго уверять всех, что я эту книгу взял случайно, что перепутал ее по обложке с другой книгой, совсем не фашистской и не антисемитской, и что я теперь вообще буду обходить стороной этот проклятый гнусный магазин, где принимают на продажу такую вот литературу, и куда милиция смотрит, и что у нас за власти, и почему США до сих пор не ввели свои вооруженные силы в нашу страну для изъятия таких вот книжек и защиты своих общечеловеческих ценностей…

Такие вот правильные всегда следят, чтобы все читали правильные книги, говорили правильные вещи и вели себя правильно. То есть стучали в НКВД, что такой-то читает антисоветские книги, еще раньше докладывали в охранку, что такие-то читают большевистскую литературу, а еще раньше доносили опричникам на смутьянов, что читают еретические книги, не верят в Бога и вообще хотят жить без царя.

Самые правильные люди, мать бы их всех, перевешал бы до одного… но, увы, без них нельзя – на них держится любое общество, эта тупо образованная масса обеспечивает стабильность любой формации.

Парень пролепетал:

– Как вы… можете?

Я подмигнул ему.

– Черный пиар – тоже пиар!.. Не сработало, ребята?.. Теперь у вас осечки будут все чаще.

Я понес книгу к кассе и все время чувствовал на спине их недоумевающие взгляды. Нормальный бы поступил как они ожидали. Поспешно бы сунул книгу обратно и долго бы дрожащим голоском уверял всех окружающих – Большой Брат все видит! – что притронулся совсем случайно. Но я – ненормальный, ибо нормальный – это средний, серенький, обычный. Нормальный – это которому можно навязать любое мнение. Нет, не мнение власти, в России плюют на мнение и вкусы властей, нормальный до свинячьего писка страшится оказаться не в русле мнения большинства, «общечеловеческих ценностей», показаться человеком с дурным вкусом или вообще с не теми вкусовыми пристрастиями, которые диктует жвачное большинство из-за океана.