Труба Иерихона - Никитин Юрий Александрович - Страница 76

– Это штатовцы, – проговорил Ал-Мас с ненавистью. – Им мало, что они сделали с моей страной… Еще что-то ищут, позорят могилы моих предков…

Дмитрий опустил бинокль. Уже и невооруженным глазом было видно, что их догоняет автомобиль, за рулем которого Себастьян, который вместо имени предпочитает собачью кличку Себ, рядом второй штатовец из Корпуса Мира, а на заднем сиденье…

Сердце стучало гулко и часто. Он чувствовал, как покраснели щеки, потом уши, наконец краска разлилась даже по шее.

Порше поравнялся с ними, Себ приветливо улыбнулся. Он понял, что друг Виолетты нарочито снизил скорость, а Константин помахал рукой. Виолетта вскочила и радостно завизжала.

Моджади остановил машину. Виолетта выскочила, бросилась Дмитрию на шею, жарко поцеловала, нимало не смущаясь своих коллег и арабов, ухватила его снизу и слегка сжала:

– Ого, ты уже снова в форме?.. Ха-ха!.. Куда направляетесь?

– Да тут один пригласил, – ответил Дмитрий смущенно. Такая откровенность ошеломила, хотя было одновременно приятно, что такая красивая девушка держит его за причинное место на виду у всех. – Ненадолго… в гости…

Себ покосился в сторону боевиков, что выдавили натужные улыбки.

– Вам везет, – согласился он. – А нам работа, ра­бота…

Иван зачарованно смотрел на Виолетту, вздрогнул, как от толчка в бок:

– А в чем дело?.. Можем поделиться.

Не дожидаясь разрешения от Дмитрия, он открыл багажник, вытащил три бутылки шампанского. Себ смотрел на него с улыбкой. Широкоплечий викинг с зеленой повязкой моджахеда выглядит комично.

Кон перегнулся через борт, принял шампанское. Иван вернулся к машине, а Себ кивком подозвал Дмитрия, сказал негромко:

– Ваш друг и по дороге в гости держит спину прямой, словно лет десять ходил только в наглухо застегнутом мундире!.. Посоветуйте ему расслабиться.

Виолетта фыркнула, попыталась обнять Дмитрия. Он с трудом оторвал ее тонкие пальцы, рывком подхватил на руки и посадил через борт на заднее сиденье. Виолетта возмущенно вскрикнула.

Себ засмеялся, пустил машину вперед. Следом медленно покатил, постепенно набирая скорость, грузовик. Когда он проехал, стало видно, что битком набит арабскими рабочими в спецовках.

Дмитрий проводил взглядом машины, в голове мелькнуло злое, что Себу проще, в их тайных службах мундиры не носят, к строевому шагу не приучают, с чего пришлось начинать Ивану. Эти сразу в плаще и с кинжалом в руке…

– Иван, – сказал он вполголоса, – этот корпусник заметил, что ты слишком уж не штатский… Ходи как-то иначе! Горбись, виляй задом, животик выпячивай. Эти, которые себя на тренажерах изнуряют, все равно ходят как-то развинченно, заметил?

Иван скривился, но кивнул. Снова погрузились, раскаленные на солнце барханы помчались по обе стороны машины. За спиной Иван и Ал-Мас снова погрузились в бесконечный богословский спор. Что-то робко вякнул Ас-Зайдин, сослался на янки с их открытием, что все люди – свиньи. Снова негромкий убеждающий голос Ал-Маса, что, мол, все верно, янки правы: люди – свиньи. По крайней мере, рождаются свиньями все. Гадкими, подлыми, грязными, похотливыми свиньями. Но… Но свиньи свиньям рознь. Одни стараются зарыться в дерьмо еще глубже, там тепло и по-свински пахнет, другие ухитряются взглянуть на небо. А взглянув, начинают грезить о звездах, мечтают отрастить крылья, взлететь… И что же? Ну, свиньям взлететь трудновато, однако мечта о звездах позволяет хотя бы выбраться из дерьма. А потом, глядишь, уже и не свинья вовсе, а нечто с крыльями, что в самом деле может летать между звездами и галактиками…

ГЛАВА 41

В воздухе висела мельчайшая пыль, горячая и сухая. Синее небо плавилось от зноя, стало голубовато-серым, а солнце, как слепое пятно, стало совсем крохотным, но жар от него шел нещадный.

На самом востоке горная цепь уперлась в небо, вершины вспыхнули, горели оранжевым огнем. Машина неслась по шоссе настолько плавно, что Дмитрий время от времени встряхивал головой, чтобы не задремать. Дорожное покрытие идеально ровное, как зеркало, ни песчинки, словно их удерживает незримый силовой барьер, встречных машин нет, как и попутных…

Моджади начал клевать носом, благоразумно остановил машину, вылез.

Ал-Мас похлопал Ивана по спине, собрата по вере:

– Я расскажу о мудром Хызре на обратном пути!

– Садись за руль, – сонно буркнул Моджади.

– Сажусь-сажусь, – ответил Ал-Мас. – А ты расскажи ему основы веры…

– Он же лучший снайпер, – удивился Моджади. – Какие еще основы?

Снова колеса пошли наматывать мили, Дмитрий часто посматривал на людей, которые, как и он, словно не чувствуют впереди взрывов, грохота автоматов, криков умирающих. Как они покажут себя? Ивану верит безоговорочно, у того на лице написано, что он таков, каков есть, остальные же… Нет, остальные тоже ребята надежные. Он видит их впервые, а чувствует себя так, словно прошел с ними уже не одну сотню миль и побывал не в одном бою.

Шейх в самом деле дал лучших людей. Трудно поверить, что у него все такие. Ал-Мас, к примеру, чересчур велик и широкоплеч для араба, это чуть-чуть уменьшенная копия Ивана, только Ал-Мас с орлиным носом, смуглый и с черными, как маслины, глазами, остальные помельче, но все как будто выкованы из железа, жилистые, без капли дурного жира или даже лишнего мяса, поджарые и собранные.

Моложе всех юный Ас-Зайдин, восторженный, с блестящими глазами, красивый, как принц из сказки. Такому бы читать стихи перед восторженными поклонницами, но он лучший снайпер в группе, прошел два тренировочных лагеря, участвовал в боевых вылазках на территорию Израиля.

Третьим на заднем сиденье дремлет Моджади, похожий на коричневый валун. Самый старый, он из числа тех боевиков, что не мыслят свою жизнь без борьбы за справедливое дело Аллаха. Даже шейх не мог сказать, в каких сражениях Моджади участвовал, по каким дорогам ходил и чьи самолеты взрывал. Он исчезал, как рассказал шейх, иногда на недели, иногда на целые годы, несколько раз возвращался с новыми шрамами, трижды попадал к врачам, но ему везло, хотя грудь прострелили навылет по меньшей мере трижды, на спине остались четыре шрама в виде звездочек, такое бывает от выстрелов в упор, зато в глазах голодный блеск на некоторое время исчезал.

Он был, как рассказали о нем, лучшим подрывником на сотню миль в любую сторону, мог в любом моторе мгновенно отыскать поломку, а испорченную деталь заменить подвернувшимся камушком или щепочкой, однако у него все работало, срабатывало, а если и взрывалось, то только в нужное время и в нужном месте.

Сейчас он дремал, не обращая внимания на беседы о вере, на горячий встречный ветер. Весь расслабленный, равнодушный, на иссеченном морщинами лице полнейшее равнодушие к окружающему миру. Седые брови покрыты… Дмитрий сказал бы, что снегом, если бы в этих краях знали, что это такое. Худая жилистая шея тоже изрезана морщинами, среди которых острый глаз Дмитрия различил и узкие шрамы от ножа.

Солнце, постепенно багровея, коснулось далеких горных вершин. Те заискрились, но синее небо на глазах становилось красным, багровый свет разлился на половину небосвода.

Едва краешек солнца опустился за горы, сразу наступила ночь. Багровый свет за секунды сменился звездным пологом, из сухого воздуха так же быстро начал уходить дневной жар.

Машину остановили далеко за барханами. Дмитрий взял бинокль и пополз за вершину. За ним увязался Ас-Зайдин, остальные неспешно ужинали, только Иван отказался: получить пулю в сытый желудок – дерьмовое дело. Вообще-то в серьезных частях перед важным заданием даже ставят клистир, но этим арабам про такое не скажешь, засмеют…

Дмитрий, неотличимый от песка, в который зарылся, медленно водил биноклем. Электронный, с встроенными чипами, он сам менял резкость, указывал расстояние, засекал теплые точки, указывая их параметры… В основном это были песчаные мыши.