Труба Иерихона - Никитин Юрий Александрович - Страница 53

Он поднес к губам коробочку телефона, бросил:

– Илья Парфенович, все подтвердилось.

Голос Сказбуша донесся чистый и сухой, словно глава ФСБ стоял рядом:

– Какой ущерб?

– Ущерб? – переспросил Егоров люто. – Ущерб? Тот самый, который только кровью!

– Не горячитесь, – посоветовал Сказбуш. – Вы же профессионал. Я понимаю, что рекомендуете операцию «Азиат». Так?

– Только «Азиат»! Осточертело…

– Вот и все, – ответил Сказбуш угрюмо. – Я только хотел, чтобы вы лично побывали на месте катастрофы, засвидетельствовали. А ответственность мы разделим.

…Внизу под днищами десантных вертолетов проплывала поверхность безжизненной угрюмой планеты. Суровые голые горы, где не уцепиться даже траве, снег и лед на вершинах, а далеко внизу между горами, в распадках, бегут злые ручьи. Мелкие горные реки плюются пеной, тащат камни, грызут гранитные стены, рушат целые скалы, запруживая себе же путь, снова ищут выход…

Шпак, командир десантной группы, напряженно всматривался, сердце сжало непривычной тоской. Как они здесь живут? Не потому ли так озверели…

В наушниках раздался негромкий голос:

– Говорит Восьмой!.. Мы готовы.

В ответ раздался командирский бас, густой и уверенный, это говорил Скворцов, ответственный за операцию:

– Погодите… Без обработки не начинать.

– Но где же они?

– Сейчас будут…

– Черепахи, – донесся другой злой голос. – У меня что, топлива запасные цистерны?

Шпак усмехнулся, но улыбка получилась горькой. Из-за несогласованности и слабого взаимодействия частей наши войска всегда несут основные потери…

Внезапно он услышал высоко в небе грохот, хотя на такой высоте – ни облачка, все внизу. Две тройки самолетов зашли против солнца. Было видно, как от них выстрелило, словно водяными струями: белые нити, быстро распушаясь от трения о воздух, потянулись к аулу.

В суровом бело-черном пейзаже внезапно расцвело красным, багровым. Пурпурные с нездоровой багровостью шары росли и ширились на месте, где был аул. Видно было, как ударная волна сметает жалкие домишки. Высоко в небо взлетели обломки балок, древесная щепа, и лишь тогда донеслась глухая волна взрыва.

Пять десантных вертолетов поспешно заходили на посадку. Еще шесть штурмовых вертолетов барражировали у выходов в ущелье.

Земля подрагивала, воздушная волна колыхала вертолеты, и пилоты поспешно выравнивали машины, удерживали на незримой поверхности воздушного океана. Внизу ширился ад. Вакуумные бомбы страшной разрушительной силы, напалм и три кассетные бомбы – все, что нашлось на ближайшей авиабазе, все было сброшено вперемешку, и теперь там горело, взрывалось, поднималось черным дымом. От деревьев за сотни метров в округе остались только расщепленные пни, а сами стволы унесло взрывной волной, измельчило, расщепило, превратило в муку и развеяло по ветру.

Шпак бросил в микрофон:

– Готово. Высадка!

Пилот послушно бросил машину вниз. Сержант Воловик швырнул за борт связку линя, метнулся следом. За ним один за другим молча прыгали десантники, скользили по линю, внизу расцепляли руки и откатывались в стороны, а на их место падали следующие.

Вообще-то можно было бы не падать и не перекатываться: никто в этом аду не выживет, но Шпак держал своих орлов в строгости, благодаря чему за последние два года имел всего троих раненых и ни одного убитого.

В наушниках через треск помех донесся бодрый голос:

– Докладывает лейтенант Зарубин. Мы на месте!

– Хорошо, – бросил Шпак. – Следите, чтобы даже мышь не выскользнула.

По его знаку бойцы медленно двинулись вперед. Страшная ревущая стена огня уменьшалась с каждой минутой, в ауле гореть особенно нечему, но жар опалял лица, а когда ветер внезапно менял направление, все невольно прикрывались локтями или отворачивали лица.

– Никого не выпускать! – прикрикнул Шпак на всякий случай, хотя в таком аду не выживет и земляной червяк. – Щас остынет чуть, двинемся!

Земля, раскаленная до тысячи градусов, представляла из себя почти лаву, что выплескивается из жерла вулкана, а черный удушающий дым с ревом и треском уносился в ставшее черным небо.

Сквозь разрывы в красном стали видны остатки построек из камня. Взрывная волна как бритвой срезала с поверхности все. Даже массивные валуны, что вмерзли в каменистую почву со времен древних богов, вывернуло, укатило, а кое-где с такой силой швырнуло в каменную стену, что раздробило, как орехи.

– Вижу тела! – вскрикнул один из десантников. – Черт… Что с ними сделалось…

Шпак прикрикнул строго:

– Ты лучше подумай о телах, которые сгорели в поезде из Рязани!..

Он почти почувствовал, как десантник стиснул челюсти и пошел, обгоняя других, палец на спусковой скобе, а в сердце теперь одно желание, чтобы уцелел хоть один, чтобы очередью в упор…

Когда были уже посреди места, где четверть часа тому был аул, за спиной Шпака глухо треснуло, словно отодрали доску от забора, короткая очередь. Он инстинктивно метнулся в сторону, развернулся, автомат, готовый к бою.

В трех шагах, на том месте, где он только что прошел, зияла дыра. В ней исчезло что-то темное, он даже не успел рассмотреть, а сержант Куницын, который со Шпаком прошел от Афгана до этого аула, быстро закинул автомат за плечо, выхватил гранату и забросил в подвал. Чеку щелчком ногтя отправил следом.

Глухо прогремел взрыв. Шпак кивнул, бросил остальным:

– Крышки подвалов может присыпать обломками. Проверьте все! Кто-то мог в момент бомбежки как раз полезть за водкой…

– Или за русскими рабами, – хмуро добавил Куницын.

И хотя знали, что после последней тотальной зачистки по всей России не отыскать места, где бы остались заложники или пленники, но напоминали себе и другим, что эти пленники были, что над ними измывались, их калечили, им отрубали головы и снимали все это на пленку, уже уверенные, что русские настолько впали в скотство, что сдачи не дадут, не осмелятся…

Шпак видел, что бомбовый удар был настолько мощный, что не осталось даже трупов. На месте аула чернела выжженная взрывами и напалмом каменная земля, кое-где торчали – на ладонь, не выше – остатки кирпичной кладки, но уже не угадать: стен ли, печей или мастерских.

Кое-где попадалась забившаяся в щель, обугленная кость. Точно так же взгляд замечал торчащий из щели череп, но никто не видел следов крови. Если при крушении рязанского поезда люди погибали долго, придавленные, с вытекающими внутренностями, кричали в муках, то здесь все произошло мгновенно. Никто не понял, что сейчас он живет, а через мгновение его уже не будет. Как и всего ­села.

Подвал был в каждом доме. Кое-где настолько глубокие, просторные, с железными дверьми, непривычными для бедного горного аула, разбитые на секции и снабженные железными решетками, что Шпак только крутил головой, десантники хмуро переглядывались, а лейтенант Осина вытащил из вещмешка телекамеру и тщательно заснял как вещдок. Всякий, кто увидит эти кадры, признает, что в этом горном труднодоступном ауле держали заложников.

– Теперь уже не будут, – проронил Шпак с мрачным удовлетворением. – Ни заложников держать, ни своим детям показывать русских рабов в своем хозяйстве…

Лейтенант поинтересовался, продолжая снимать:

– А как наша акция будет объяснена?

Шпак отмахнулся:

– Как удар по боевикам… или нечто подобное. Командование причину найдет! Но не в этом главное…

Лейтенант молча снимал. Он знал, что не в этом главное. Главное, что удар был нанесен сразу же после взрыва поезда. На хвастливое заявление шейха Низрака, что русским нанесен удар и что моджахеды будут поступать так и впредь, поступил ответ молчаливый, но красноречивый.

На каждый взрыв в России, сказано вот сейчас, будет взрыв впятеро мощнее на территории противника. Если эти дети гор думают, что их будут ловить по всему миру, а потом, если еще схватят, пять лет искать стопроцентные и неопровержимые доказательства причастности к взрыву, то они несколько просчитались. Вы – дети гор, а мы – дети леса. И наш волчий оскал еще не потеряли…