Трехручный меч - Никитин Юрий Александрович - Страница 83

Страшное поле, уже кладбище, ибо немыслимо собрать всех павших и похоронить, тянется во все стороны в бесконечность, смыкается с горизонтом, уходит за край земли. Изредка виднеются челядины, собирают оружие, сносят охапками в огромную кучу, возвращаются к самым знатным из павших, снимают доспехи, шарят в карманах, стаскивают дорогие сапоги.

Высоко в синем небе звонко кричит жаворонок, но над полем кружат, оглушая мир радостным карканьем, совсем другие жаворонки: огромные, черные, ликующие.

– Идем мимо и дальше, – сказал я торопливо.

Волк покачал головой:

– Да, битва прогремела кровавая… Мой лорд, разве вам это не в радость?

Я огрызнулся:

– А вот представь себе, совсем нет.

– Почему?

– Потому что у меня два «высших»! И вовсе не в университете Патриса Лумумбы получены.

Захлопали крылья, ворон плюхнулся на плечо, сложил крылья, чуть не отрезав мне ухо жесткими перьями.

– Мой лорд, я присмотрел впереди неплохое место для ночлега. Да и гроза собирается.

Я тоже посмотрел на багровое солнце, туча черная, ливневая, но пока далековато.

– Что, опять?

Ворон ответил с неудовольствием:

– Мой лорд, это повтор, но что делать?.. Жизнь состоит из таких вот повторов. А что же, не спать вовсе? Идти день-ночь, день-ночь, день-ночь, как по той же Африке?

– Ладно, – сдался я. – Только проследи, чтобы не остановиться на заброшенном индейском кладбище.

– Индейском?

– Ну да. Их духи не любят, когда вторгаются в их резервации. Антиглобалисты.

У меня на поясе уже тушки трех зайцев, подстрелил по дороге, у волка кровь на морде, кого-то сожрал попутно, пусть не перебегают на красный свет, даже ворон летит тяжело, явно сожрал чьих-то птенцов, не страдает от избытка гуманизма и, как и Штаты, может бомбить нужную цель, не обращая внимания, сколько там рядом «ни в чем не повинных младенцев с чугунными слезками».

ГЛАВА 4

Ворон хорошо рассмотрел тучу, потому для ночлега выбрал местечко в сухой и просторной пещере. Там, в оставленном снаружи мире, темнота ночи время от времени разрывалась яркими вспышками, глухо рокотал гром, потом вспышки стали слепящими, а гром не рокотал, а грохотал, затем грохот сменился сухим треском. Молнии блистали непрерывно, выглядело так, что мы сидим в полумраке, а там, по ту сторону входа, слепящий день, даже не день, а что-то небывало яркое, трепещущее, свет не просто свет, что значит – привычно оранжевый, а белый до абсолютности, до первозданной чистоты, до того мига, когда был создан белый свет и окружающая его Вселенная.

Жутко завывал ветер, донесся скрип дерева. Затрещали ветви, волк прислушался, сказал с сочувствием:

– Верхушку сломало.

– Сломило, – поправил ворон.

– Сломало, – прорычал волк.

– Сломило! – каркнул ворон. – Пень неотесанный!

– Сломало, – повторил волк упрямо. – Это называется рябиновая ночь. Не то рябина цветет в этот день, не то завязывается или поспевает…

Ворон сказал раздраженно:

– Во-первых, сломило, а не сломало, я лучше знаю, я – ворон! Мудрый ворон. Во-вторых, не рябиновая, а воробьиная ночь, потому что в эту ночь воробьи… что-то делают. Или с ними что-то делается.

– Воробьи ни при чем, – заявил волк. – В такую ночь черт в виде ворона летает и поджигает кровли. Кстати, мой лорд, к этой странной птице тоже надо присмотреться. Что-то в ней не то, не то… Умничает больно. Не пора ли ее на костер за поджоги?

Я спросил:

– К черту?

– Да, – ответил волк и посмотрел на ворона, – к черту.

Ворон ответил высокомерно:

– В стране рожденных ползать к рожденным летать относятся как к незаконнорожденным.

Волк сказал сочувствующе:

– Да-да, я тоже заметил, что рожденный ползать летает как-то боком.

– Рожденный ползать летать не может, – возразил ворон, – но порой залетает очень высоко.

– Мы такие, – согласился волк, не заметив двойного дна. – Не то что некоторые, что всегда на высоте… полета зеленой мухи над навозной лепешкой… Иначе бы, заметив приближение противника, мы не прятались бы, как барсуки.

– Барсуки в пещерах не живут.

– Я не сказал, что живут, – сказал волк, – я сказал, прячутся!

Я подбросил пару веток в огонь, сказал сонно:

– Вы договоритесь, кто из вас сторожит с вечера, а кто под утро, а я уже отключаюсь. Только не подеритесь, хорошо?

Волк ответил:

– Да куда уж драться, тут только и гляди, чтобы рожденный летать не накакал на голову.

Утром я проснулся от шума, карканья, пальцы сжались на рукояти меча раньше, чем я открыл глаза. Вскочил, в зияющий проем бьет свет, с той стороны стучат копыта, а когда я выметнулся, готовый рубить и колоть головы, как дрова, ахнул. Белоснежный жеребец мотает головой, волк прыгает перед мордой, пытаясь ухватить за оторванный повод, а сверху ходит кругами ворон, орет:

– Ну ты маладец, рогатый!.. Ну ты вааще даешь…

Пальцы разжались, меч звякнул о камни, я бросился навстречу Рогачу, обнял за шею. Он шумно дышал и наконец лизнул мне лицо. Выглядел он худым, чуть ли не изможденным, только рог на середине лба остался прежним, как будто покрупнел даже, я поцеловал в горячие бархатные ноздри.

– Как ты… сумел?.. Это же сколько пришлось бежать?

Ворон каркнул:

– Судя по азимуту, не так уж и много пробежал. Мы высадились всего в сотне миль от того рыбацкого поселка.

– Это он не жрал с тоски, – объяснил волк серьезно. – Мы, волки, такое благородное чувство понимаем. Это пернатым оно недоступно, что и понятно, с них разве что пучок перьев…

Я сказал решительно:

– Сегодня никуда не двигаемся! Кормим Рогача, ублажаем, пусть отдохнет, а завтра с утра…

Ворон каркнул бесчувственно:

– А как же спасение мира?

– Подождет, – ответил я.

– Но если Черный Властелин выступил, это ж каждый день новые невинные жертвы, спаленные города и деревни, сотни нанизанных на пики, тысячи повешенных… кха-кха, простите, слюной поперхнулся, мильоны обескровленных, в смысле, оставшихся без крыши…

– Плевать, – ответил я. – Мильон туды, мильон сюды, все равно в остатке семь миллиардов. А вот Рогач у меня один!

На другой день Рогач выглядел заметно посвежевшим, отдохнувшим, даже поправился чуть. Мы выступили после плотного завтрака, с ходу переправились через довольно широкую реку, две трети удалось вброд, только ближе к берегу вода промыла русло на хорошую глубину, я соскользнул с Рогача и плыл рядом, волк обогнал нас и первым выбрался на берег, где раскорячился на всех четырех и шумно отряхивался. Брызги летели и летели веером, словно вынес на шерсти пару цистерн воды, уши мотались, как привязанные.

Ворон каркнул насмешливо, надо же выказать свое превосходство над бескрылыми, полетел вперед, пообещав разведку боем. От реки потянулась довольно широкая, хоть и безлюдная дорога. Мы не проехали и часа, как встретили перекресток, небольшой постоялый двор. Я преодолел соблазн остаться, мужчина должен привыкать ночевать у костра и питаться с шампура, а не со сковородки, как едят женщины, дети и мужчины с расшатанными зубами.

Волк, как и ворон, часто уносился вперед, чему я всегда радовался. Ворон осуществляет, так сказать, общую разведку, стратегическую, сообщает больше о ландшафте или передвижении больших групп людей, на основании его доклада я мудро выбираю путь, а волк уточняет особенности этого пути, успевает отыскать удобное место для ночлега, в то время как ворону не по зубам заметить крохотный родничок, тайком выбивающийся из-под корней могучего дуба.

По обе стороны дороги шумят нехоженые леса, часто прерываемые обширными участками степи. И в лесу, и в степи видимо-невидимо всякого зверя, больше всего в поймах рек. Но и проезжая леса, то и дело приходилось давать дорогу стадам могучих туров, встречали множество медведей и чуть ли не на каждой поляне натыкались на кабанов, огромных и жутковатых.

На деревьях мелькали рыжие молнии белок, за ними порой проносилась куница. Дважды пускал стрелы в рысей, что чересчур нагло укладывались на ветках, нависающих над дорогой, и рассматривали по-хозяйски оценивающе проезжающих. Когда проезжали по участкам степи, там не столько паслись, сколько носились от избытка сил табуны диких коней, яростных и неукротимых. Я старался не приближаться, вожаки табунов могут расценить как вызов и броситься драться.