Трансчеловек - Никитин Юрий Александрович - Страница 1

Юрий НИКИТИН

ТРАНСЧЕЛОВЕК

Предисловие

Фантастика той тоталитарной эпохи руководствовалась двумя великими глупостями, что тогда выдавались за истину. Первая: робот – дура, человек – молодец, а вторая – бессмертие ужасно и омерзительно.

О роботах я никогда не писал, чувствовал фальшь в самой постановке вопроса, а на бессмертии крепко ожегся. Будучи бунтарем по натуре, с первых вещей принялся доказывать, что быть бессмертным – хорошо. И все мои работы на эту тему заворачивали взад. Эта несусветная дурь, как мне кажется, началась с некого перса популярного произведения, бессмертного, одного из двенадцати бессмертных. Одиннадцать «разрушили себя», а этот вот остался жить и все никак не мог решиться помереть, ведь так надо, обязательно надо помереть, а он все никак не решится, хотя и жить не хочет таким вот всемогущим, бессмертным и не уничтожимым извне. Ах-ах, какой он несчастный, все дружно плюем в труса.

Не знаю как кто, но я сразу же ощутил, что вообще-то не прочь оказаться на месте этого «нещщасного». И уж никак не стал бы страдать от своей бессмертности и завидовать обычным людей, счастье которых, оказывается, в том, что вскоре склеят ласты!

Увы, при культе личности в политике возникали культы, культики и культяшки во всех сферах деятельности. Все редакторы заученно твердили: переделайте концовку, чтобы ваш бессмертный раскаялся, передумал и отказался от бессмертия, признав его ошибочным. Тогда да, дорога будет открыта. Как и сотням другим. Кто читал тогдашнюю фантастику, вспомнит, как тогда мощно перли клоны, все одинаковые, как доски в заборе: бессмертие ужасно – герой кончает жизнь самоубийством, бессмертие ужасно – герой покончил с собой, бессмертие отвратительно – герой поспешно себя убивает…

Где сейчас те угодливые авторы?

НИКОГДА и НИКОМУ в те времена не удавалось сказать что-то в защиту бессмертия. К счастью, вся та система лжи и дурости рухнула вместе с политсистемой. А я наконец-то снова собрался для очередной попытки. Уже не рассказ или повесть, а в самом деле выношу на ваш суд крупную весчь. И не в стиле «Троих», хотя там тоже бессмертные, но «Трансчеловек» – совсем другой жанр, пока еще не существующий.

Назовем его когистикой, от cogito – мыслю, ибо чего уж скрывать, в массе своей традиционная фантастика, так сказать, бытовая. Хоть на страницах гремят галактические войны – это дамские романы для мужчин. Расшифровывать не буду, умные поймут, а мнение напыщенных дураков никогда в расчет не принимал, из-за чего в их среде всегда такой раздраженный вой при слове «Никитин».

Да, я – когист. В крайнем случае – писатель-когист.

Почему когист и что за жанр когистика – узнаете, дочитав роман.

Ваш

Юрий НИКИТИН

Дискуссии по этому роману идут по прежнему адресу там же в Корчме.

2006 год, 30 мая, 18.00 по Гринвичу

Самое лучшее место в мире для отдыха отыскивается сразу, когда опускаешь голову на женские колени. Нежные заботливые руки чешут, гладят, выстригают волосы в ушах, а потом тонкие мизинчики копаются в ушных раковинах, вылавливая срезанные волоски. Несказанно балдежное чувство, как будто снова в утробе, не бывает наслаждения полнее или глубже.

Линдочка упорно протискивает между нами лобастую голову, усердно вертит хвостиком и пыхтит жалобно: и мне почеши, я ведь тоже ваша, почему меня не замечаете, мне же обидно!

Надо мной ойкнуло, мягкие ладони начали спихивать мою отяжелевшую голову.

– Уже шесть часов!. А я еще не красилась!

– Успеешь, – запротестовал я. – Еще в носу подстриги…

– У тебя там не растут, – уличила Каролина. – Мал еще!

Она поднялась, моя голова расслабленно бухнулась на диван. Не поднимаясь, я смотрел, как Каролина в тревоге и недоумении выгибается перед зеркалом, но никак не рассмотрит спину и затылок. Потом села за трельяжный столик краситься, там жуткий набор всяких лаков, гелей, снимателей, соскребывателей, ножичков и пилочек, хитрых крючочков и прочих блестящих, как на столе хирурга, штучек, а я переполз на другой конец дивана, где меня ждет ноут одного заказчика.

Поломка хитрая, но я все настроил еще два дня тому, только придерживаю чуть, дабы самому насладиться мощным камнем, самой крутой видюхой, ОЗУ на два гига, новой системой охлаждения, из-за чего абсолютно не слышно, работает это чудо или нет.

С ходу вошел в Интернет, подключился к одной из онлайновых, где скорость проца и мощь видеокарты многое решает, порубился малость, но уши автономно ловят передвижение Каролины. Слышу ее недовольное бурчание, что вот еще одна морщинка проступила, а тут как бы две старые замазать… Даже не глядя в ее сторону, чувствую, какой у нее процент готовности к выходу.

Потом бесконечно долго бурчала, что за зиму ужасно растолстела, ах-ах, ни одни джинсы не налезают, как жить, надо бы что-то такое съесть, чтобы похудеть, именно сейчас, чтобы к Голембовским уже худой и стройной, я лениво бурчал, что ничуть не растолстела, надо верить не зенкам своим, а напольным весам, джинсы сидят, как и сидели.

– Ничего не понимаешь, – пожаловалась она, – это провожают, как могут, а встречают по одежде!

– Женщина без недостатков, – сказал я ласково, – ценима куда больше, чем без одежды.

Она насторожилась, красивые дуги бровей приподнялись на середину лба.

– Ты это к чему?

Я выключил комп, поднялся. Мне, чтобы одеться, достаточно вылезти из домашних тапочек и сунуть ноги в туфли. Проделав все это, я обнял ее сзади, поцеловал в макушку, как раз на уровне моих губ, сказал ласково:

– Ты хоть и злобная, но я люблю тебя, зверушка.

– Это ты злобный!

– Нет ты. Ты с меня одеяло стаскивала.

– А ты лягался!

– Я? Да никогда в жизни! А вот ты…

Она вывернулась, снова принялась поправлять на бедрах джинсы, втягивать живот и приподниматься, так все женщины выглядят более стройными.

– Вот так и ходи, – подсказал я.

– Не могу! Только стоять, да и то недолго.

– Пойдем? – спросил я.

Не отвечая, она тщательно подкрашивала губы, вытягивая их трубочкой. Лицо очень серьезное, сосредоточенное, будто делает сложнейшую операцию на мозге, даже не дышит, а когда оторвала от губ эту липкую красную палочку, сосредоточенно пошлепала ими, разминая комья и заделывая микроскопические щели, подвигала во все стороны, то сжимая в старческий жемок, то растягивая.

– Готова, – сообщила она. – Видишь, как быстро?

– Вижу, – ответил я и снова чмокнул ее в макушку. – Пойдем, не люблю опаздывать.

– Женщине прилично опоздать на четверть часа!

– Зато неприлично мужчине, – возразил я. – А по нам определяют, кто в доме главный.

– Определяют, – отпарировала она, – насколько ты добрый! Уступчивый. А если вовремя, значит – зверь, садюга, железный кулак. Бьешь меня смертным боем, тиранишь…

На выходе из подъезда солнце ударило в глаза с такой силой, что Каролина ойкнула и поспешно надела большие, на пол-лица, очки: нет морщинкам у глаз. Люди впереди почему-то сходят с тротуара, обходят по проезжей, рискуя угодить под автомобили. Каролина испуганно ухватила меня за руку. Посреди тротуара в желто-зеленой луже барахтается, пытаясь подняться, вдрызг пьяный мужик в рваной одежде. Небритый, слюни и сопли выползают толстыми зелеными гусеницами, глупо улыбается, а второй, такой же, но чуть трезвее, пытается поднять дружка, то и дело падает, стукается распухшей мордой об асфальт, пачкается в этой грязи… что вовсе не грязь, а то, что выползает из их промокших отяжелевших штанов, заполняя воздух удушливой вонью.

У первого кровь на брови, на затылке слиплись волосы, будто крашеные, у второго ссадины на морде, на локтях, на кулаках. Первый громко и дико заорал похабную песню, всю из мата, второй хихикал и снова тянул его то за руку, то за плечо, уговаривал встать и пойти к Маньке, которую поставят на четыре кости…