Скифы - Никитин Юрий Александрович - Страница 66

Возвращался со встречи поздно. Возле дома не горит уличный фонарь, а когда обогнул строение и вошел во двор, пришлось двигаться почти вслепую. В доме уже легли, работа на заводах начинается рано утром, окна темные, а лампочки над подъездами вывернуты или разбиты…

От мусорных баков, их не убирают уже с месяц, катит волна смрада, словно отпрыски Мони порезвились и там.

После ярко освещенного салона троллейбуса глаза к темноте привыкали медленно. Под ногами противно похрустывало, а когда приблизился к своему подъезду, споткнулся о нечто темное, твердое. Возможно, дети Мони что-то выбросили из окна. Они это любят, хотя жильцы дома и заколачивают им периодически окна.

Дверь скрипнула, из подъезда выходили люди. Крылов остановился: там не один, а сталкиваться в темноте не хочется, пусть проходят…

Но они не проходили. Они вышли и остановились, перегородив дорогу. Крылов рассмотрел четверых. В слабом свете со стороны тусклого неба они казались големами, какими их изображают в компьютерных играх. Почти квадратные, головы прямо на плечах, непропорционально узкие лбы и массивные челюсти.

Когда Крылов все же сделал осторожный шажок, один из этих шкафов оглянулся, что-то сказал остальным, те начали заходить с боков.

– Так это ты, – сказал первый шкаф с оскорбительным равнодушием, – тот самый Крылов?

Крылов чувствовал, как весь сжимается, а сердце вовсе уменьшилось до размеров ореха. Эти четверо выглядят обычнейшими «быками», каких нанимают в телохранители, в охрану, когда нет права на огнестрельное, зато есть право иметь пудовые кулаки.

И еще он видел по развитым плечам, что эти ребята умеют и любят кулаками пользоваться.

– Я не знаю, – ответил он осевшим голосом, – кто вам нужен…

– Да ты и нужен, – сказал второй. – Дай закурить, очкарик!

Это было нелепо, как если бы в это время ночи спросили, как пройти в библиотеку, но Крылов ответил по заученному ритуалу:

– Не курю…

Двое неспешно зашли с боков и чуть со спины, отрезая путь к отступлению. Второй, который просил закурить, сказал по одной из ветвей сценария:

– Ах, не куришь?.. Здоровье бережешь?.. Нас, курящих, за людей не считаешь?.. Ну так мы и тебе щас здоровье попортим…

Крылов не успел раскрыть рот, как на спину обрушился удар. Мастерский удар, потому что крик вырвался из горла сдавленным сипом. Очки сразу же слетели, все стало расплывчатым. Он повернулся, успел увидеть смазанные, словно вырубленные из камня лица, а скулу обожгло острой болью.

– За что? – вскрикнул он беспомощно.

Двое ухватили его за руки. Он пытался повиснуть, упасть, но у них оказались не руки, а подъемные краны, удержали, а третий без размаха, но очень сильно ударил в лицо, хмыкнул и начал деловито и умело наносить сильные удары в живот, голову, в грудь, бил по ребрам, снова сильно и безжалостно бил в лицо.

Сперва во рту был соленый привкус от разбитых губ, потом Крылов ощутил, как теплая струйка потекла изо рта по подбородку. Он все пытался повиснуть, дергался из стороны в сторону, мотал головой, из-за чего удары иной раз получались смазанные.

Ему все сильнее выворачивали руки в суставах, связки трещали. Он выгибался уже и от боли в предплечьях, как вдруг тот, что держал слева, выругался, его пальцы перестали впиваться в плечо.

– Черт, он забрызгал меня кровью!

Крылов обвис на одну сторону, кулак рассек воздух над его головой и остановился. Если бы у него была прическа, как у Откина, то лишился бы скальпа.

Он ударился о землю, и тогда все четверо начали пинать его ногами. Нет, не просто пинать, а бить умело, холодно, профессионально. Он перевернулся на спину, укрывая почки, поджал как мог колени к груди и согнул руки, принял внутриутробное положение эмбриона…

– Опытный, – определил один.

– Значит, били уже!

– Тогда добавим еще…

Над ним раздавалось тяжелое хаканье. Он в полубеспамятстве пытался ерзать спиной по асфальту, хоть как-то смягчая удары, потом с особенно сильным ударом обрушилось небо, наступила тьма…

Небо качалось, подрагивало, звезды расслаивались, тьма обрушивалась, как падающее дерево. Иногда вместо звезд начинали бешено вращаться галактики, похожие на огненные шутихи, вспыхивали фейерверки…

Когда снова очнулся, в голове грохотал камнепад. Сознание снова отключилось, перед глазами стало совсем темно, но грохот не обрывался, значит – он не в полной отключке.

По всему телу стегнула боль. Он шелохнулся, боль пронзила живот. Закашлялся, изо рта вылетел сгусток, повис на подбородке. Соленая слюна вытекала густая. Он с трудом поднял руку, тяжелую и с распухшими пальцами, с трудом вытер лицо, охнул.

Оперся обеими руками, попытался оторвать тяжелое тело от земли. Боль стегнула так, что вскрикнул. Руки подломились, ударился разбитым лицом о землю. Онемевшая кожа не ощутила боли.

Он чувствовал, что за время попыток встать сознание терял по крайней мере трижды. Мир пуст, он некоторое время еще надеялся, кто кто-то выйдет, хотя бы собачники, но, видать, отгуляли и собачники, здесь рабочий район, либо ложатся рано… либо вовсе не ложатся.

С нечеловеческими усилиями дополз до скамейки, ухватился обеими руками. Боль в ребрах стала острой, словно в бока тыкают ножами. В висках заломило, с такой силой стиснул челюсти. Начал поднимать непослушное, тяжелое, как асфальтовый каток, тело, в глазах снова стало темно, а изо рта побежала кровь.

Потом в сознании был провал, а когда пришел в себя, он уже стоял возле двери подъезда. Как он одолел эти четыре шага от лавки – не помнил. Разбитые, переломанные, расплющенные пальцы не гнулись, он достал магнитный ключ с десятой попытки.

Пискнуло, он едва не заплакал от усилий оттянуть на себя дверь. Шел, держась за стену, там оставались кровавые отпечатки ладоней. Лифт заурчал, опустился, а когда двери распахнулись, от его ладоней снова остались такие же яркие следы: кровь все еще сочилась из порезов и ссадин.

На лестничной площадке, где обычно эти дебильчики затевают игры, на этот раз тихо, хоть и нагажено втрое больше обычного. Он потащился прямо через блевотину, подошвы от пола не отрывались, сумел отомкнуть дверь, ввалился, услышал, как сзади защелкнулся замок, и дальше ничего не помнил.