Семеро Тайных - Никитин Юрий Александрович - Страница 29

Перун поинтересовался:

– И что же, враг мой, ты надеешься выйти отсюда живым?

Олег сказал осевшим голосом:

– Нет. Я чувствовал, что здесь смерть. Я, как мог, оттягивал этот момент.

– Так зачем же пришел?

– Не знаю, – ответил Олег невесело. – Наверное, потому, что иначе вся моя жизнь будет отравлена. Я постоянно трушу, спасая жизнь, но не могу трусить, добывая знания.

Перун на миг вскинул глаза на сверкающее лезвие, затем смерил расстояние до шеи волхва. Олег видел по взгляду бога войны, что лезвие с легкостью рассечет его на две половинки, даже ощутил смертельный холод в животе, когда смертоносная сталь перережет все кишки.

– Я знал людей, – проговорил Перун мужественным голосом, – которые идут на смерть ради славы, ради чести, ради доблести и геройства… Знал героев, что шли на смерть ради мести. Знал таких, что бросались в пропасть, спасая близких. Знаю дурачье, когда гибнут ради женщин… Но чтобы кто-то шел к гибели ради знания?

Олег склонил голову:

– Ты видишь такого. Скажи мне, а потом убей.

Перун взял меч в одну руку, взмахнул несколько раз, красиво и легко, воздух свистел и трещал, распоротый, как слабое полотно.

– Красиво?.. Эх, не понимаешь. Надо бы тебя убить прямо сейчас… ты без спросу вторгся в мою обитель, этого достаточно для смерти любого, будь он царем или чародеем… но я ценю мужество… пусть даже такое странное.

Олег слушал почти бесстрастно, потому что уже смирился со своей участью, она в руках бога войны, он при всей своей мощи в состоянии тягаться с людьми, но не с богами, старался только не думать о том миге, когда холодная сталь перерубит ему шею.

– Спасибо, – ответил он. – В самом деле – спасибо.

– Ладно, пойдем, – решил Перун. – А потом я тебя все-таки убью.

Он поднялся во весь огромный рост, широкий и бессмертный, ловко бросил меч в перевязь за спиной. В глубине пещеры горели два факела, а на полу под стеной что-то блестело.

Олег пошел вслед за Перуном, глаза расширились, он смотрел, но не понимал.

Это был боевой шлем Перуна, в котором тот отправлялся на войны. Из шлема торчала солома, в трепещущем свете факелов Олег рассмотрел крохотное серое тельце. На него быстро взглянул круглый темный глаз, испуганно и осуждающе, и только тогда Олег понял, что это обыкновенная горлица, дикая лесная голубка, что забралась в перевернутый шлем бога войны и устроила там гнездо.

– Понял? – спросил Перун.

Олег долго таращил глаза на странное гнездо, перевел непонимающий взгляд на Перуна:

– Честно говоря, нет.

Перун зло ткнул в сторону голубки толстым, как рукоять меча, пальцем:

– Эта тварь воспользовалась, когда я после битвы вернулся усталый и лег спать, быстро натаскала травы в шлем! Когда я собрался снова на войну, потянулся за шлемом, она уже успела отложить яйца!

Он умолк, злой и побагровевший, посмотрел на Олега. Тот перевел взор на голубку, потом снова на Перуна:

– Ну и что?

– Как что? – гаркнул Перун, уже сердясь. От звуков могучего голоса колыхнулось пламя факелов, а голубка беспокойно задвигалась. Перун поспешно отступил на шаг. – Как что?.. Эта тварь сидит там и высиживает птенцов!

Олег снова спросил тупо:

– Ну и что?

Перун задохнулся гневом, даже в свете факелов было видно, как глаза налились кровью.

– Но как я могу взять шлем, когда она там птенцов высиживает!

Олег переводил взгляд с голубки на бога войны, снова на голубку. В голове стало горячо. Мысли метались все суматошнее, в голове раздался звон. Он чувствовал, что кровь отлила от лица, побледнел, а губы посинели, когда с трудом выдавил:

– Прости… но я так и не понял.

Перун покачал мечом в воздухе, красные блики хищно бегали от острия к рукояти и обратно, всмотрелся в лицо волхва, скривился и бросил меч за спину, ловко попав прямо в ножны.

– Я вижу.

Олег с мукой оглядывался на странное гнездо:

– Я все равно не понял.

Перун вернулся к сиденью, вытащил меч и снова взял в руки точильный камень. Глаза его придирчиво искали хоть зазубринку на мече, но не находили.

– И что теперь со мной? – спросил Олег.

Перун ответил вопросом на вопрос:

– А как бы ты поступил? С голубкой?

Олег пожал плечами:

– Да шугнул бы эту… заразу. Яйца на хрен, а шлем на голову. Ну, сполоснул бы, если успела нагадить. Только и делов!

Перун всмотрелся в его умное лицо, изможденное долгим бдением за мудрыми книгами. Неожиданно губы бога войны изогнулись в злой победной усмешке.

– Иди.

Олег стоял, ничего не понимая, таращил глаза:

– Ты… ты не будешь убивать?

Перун злорадно скалил зубы:

– Да ни за какие пряники!

– Почему?

– А вот потому!.. Мне в сто тысяч раз больше удовольствия знать, что ты не понял такой простой вещи… мудрец! Которая мне понятна, как… как два пальца замочить. И знать, что будешь ломать голову, мучиться, доискиваясь. Ты ведь из тех, кто доискивается!

Олег шел из сумрака раздавленный и униженный, впереди ширился сверкающий выход в солнечный день, но в глазах было темно, а вдогонку раздавался злорадный хохот бога войны.

Таргитай, мелькнула смятенная мысль. Это его чертова дудочка. Подействовал на Перуна, изменил бога войны… чуть-чуть, но все же Перун уже не тот кровавый зверь, каким был еще в прошлую встречу.

В черепе колотилась мысль, разбив лоб и лапы в кровь: почему Перун все же не вытряхнет эту птаху и не напялит шлем?

Глава 16

«Я бы так сделал, – думал он, взбираясь по крутому склону. – Мне песни Таргитая что вой голодной собаки. Надел бы шлем и пошел бы… Видать, песни действуют только на дураков.

Но все-таки, все-таки… Что-то я извлек. Если даже не понял, почему не дать птахе пинка, то все же могу высчитать, сколько не будет войны… Две недели на высиживание, недели две кормить в гнезде, а еще с неделю в слетках, будут бегать за нею по земле и выпрашивать корм… Нет, тогда шлем уже освободится, Перун тут же ухватит, кровавая война из-за отсрочки вспыхнет еще злее… но пока что в запасе есть три недели. Нет, горлица там с неделю, чародеи ожидали войну пять дней тому…»

И многое надо успеть сделать за оставшиеся дни.

Трое суток он спускался с гор, а потом брел через леса, избегая заходить в села и города. Вот-вот составит слова так, чтобы понял любой человек, понял и пошел за ним. Остается, он это чувствует, совсем немного!

Кто-то за тридевять земель лишился роскошного ковра, у кого-то со стола исчезали роскошные яства: он мог бы, конечно, питаться грибами и ягодами, даже молодой корой с деревьев, но это отвлекло бы от напряженного думания. И потому спал под ореховым кустом, завернувшись в ковер, ел что-то нездешнее, но просто тающее во рту… Чтобы быть наверняка уверенным, что обобрал не бедняка, он вызывал блюда только роскошные, но поглощал их хоть быстро и много, но, как и положено мудрецу, рассеянно и почти не замечая, что ест.

Иногда слышал стук топора по дереву, однажды даже видел, как далекая вершинка дерева затряслась, затем с шумом и треском дерево упало, ломая ветви соседок. Вовремя понял, что просто-напросто ветер свалил сушняк. Люди же грабят лес вблизи города. Вглубь забираться и лень, и страшно.

Однажды он сидел на пне, мыслил, опустив голову, что-то отвлекало, наконец понял, что вокруг стоит неумолчный стук копыт. Вздрогнув, он вскинул голову. На него падали тени десятка рослых коней, всадники в железе, а на одном могучем коне высился крупный человек с красным от ярости лицом. Олег непонимающе смотрел, потом в уши внезапно прорезался вопль, и Олег сообразил, что человек уже давно орет, почти визжит, стараясь обратить на себя внимание:

– …Великому и могучему! А что он велит… ему… царство… надо!

Слух окончательно вернулся к Олегу, он медленно встал, подвигал занемевшим телом. Суставы трещали, как у древнего старика, а кровь застыла, будто он превратился в лягушку, попавшую на льдину. Мышцы покалывало, он ухитрился отсидеть всего себя. Кровь пробивалась по телу с трудом. Он смутно удивился, сколько же так просидел в тупом бессмыслии. Или это свойство мудрецов, или же, что вернее, его мозги от непосильной тяжести впали в оцепенение, как замирает жук-притворяшка при виде чудовищно огромного человека.