Псевдоним - Никитин Юрий Александрович - Страница 2

И – пришли настоящие дни. Он работал лихорадочно, словно боясь, что наитие кончится, оборвется, и снова он будет отброшен назад, в свою первую «тысячу». Утром вскакивал в дикую рань, хотя всегда любил поспать и поваляться в постели, но теперь – бодрый и свеженький – тут же бросался к пишущей машинке, строчил судорожно, выправлял, снова печатал, изумляясь новому тексту, так непохожему на все ранее созданное…

Повесть «Орловского» проскочила легко, в журнале намекнули, что на второе полугодие могут взять такую же еще, и он с неохотой оторвался, вытащил папки, разложил… Еще одна вещица практически готова, и он, скрепя сердце, пожертвовал пару недель на правку и подгонку частей, потом велел жене отнести машинистке.

За женой еще не захлопнулась дверь, а он уже снова был во власти неистовой работы. Пальцы рвались к машинке, и он, изумленный раскрывшимся миром, сам с недоверием и восторгом всматривался в исписанные страницы.

Первую новую повесть он понес в издательство, где отказали в прошлый раз.

Завотделом Мордоворотов пристально смотрел на Лампова.

– Алексей Иванович… это вы написали?

– Я, – ответил Лампов, даже не обидевшись неожиданному вопросу.

– Очень… очень здорово, – ответил завотделом медленно. – Даже более того… Вообще-то не люблю хвалить авторов: сразу наглеете, на шею садитесь, но вы меня просто ошарашили превосходным романом. Он не похож на прежние ваши вещи.

– Скачок, – ответил Лампов коротко, в нем все пело.

– Скачок, – согласился завотделом. – Вам повезло. Такое бывает, как понимаете, далеко не со всеми. Увы, очень-очень редко. В стране всего несколько человек достигли этого уровня.

– Ну, уж скажете, – засмущался Лампов.

– Теперь поговорим о самой повести, – продолжал завотделом. – Гм, вы назвали ее повестью, но тут на десять романов… гм… Мне, честно говоря, еще не приходилось держать в руках столь умную и глубокую вещь. В рукописи, естественно. К тому же написанную с таким накалом, страстную, хватающую за душу!.. Однако вещь не доделана. Часто встречаются провалы, небрежности, отдельные моменты абсолютно не прорисованы… Показать?

– Не надо, – ответил Лампов со спокойной и ясной улыбкой. – Сам знаю. Когда перепечатывал начисто, увидел. Хотел переделать, а потом решил на вас проверить. У нас с вами не очень удачно складывалось, помните? Я ваши рецензии на клочки рвал, а сейчас вижу – правы.

– Тогда понятно, – протянул завотделом. – Вот что… Если хотите, возьмем рукопись в таком виде. Редактор подправит сам. И в ближайший номер! Однако я бы не советовал. У редактора нет вашей головы, мысли читать не умеет, что непонятно – сократит, а остальное сведет до своего понимания. Я сам взялся бы, но я не бог, могу только упростить, а разве это нужно вам или произведению? Решайте.

Лампов поднялся, протянул руку:

– Спасибо. Конечно же, я поработаю еще.

Вышел номер журнала с повестью Орловского. Лампов усмехнулся, получив гонорар. Первый раз в жизни даже не взял авторские экземпляры, настолько чужая эта простенькая повесть, состряпанная профессионально гладко, со всеми нужными местами, однако без того, чем он владеет сейчас. То уже не его повесть, то творение Гая Юлия Орловского…

Работал в счастливом упоении. Мысли приходили весомые, зрелые, ложились на бумагу во всей красе. Конечно, без правки не обойтись, кое-что придется вообще переписать, а то и не один раз, но даже сквозь шелуху впервые видна умная проза.

Жена сказала встревоженно:

– Ты загонишь себя… Вон исхудал как!

– Ничего.

– Нет, – возразила она решительно. – Кому надо, чтобы ты отправился на кладбище? Только-только нащупал настоящий путь, и вдруг?.. Нет, я не позволю.

Он сперва сопротивлялся ее натиску, потом ошарашенно уставился на всегда кроткую жену. А ведь права! Теперь как раз и должен беречь себя, ведь только начал, все написанное ранее – обречено на забвение.

– Ладно, – сдался он нехотя, – сделаем маленький тайм-аут.

– Поедем на юг? – спросила она обрадованно.

– Нет, – ответил он, подумав. – Там сидишь слишком долго. Не выдержу безделья. Махнем на недельку за город. К твоим.

– На недельку, так на недельку, – согласилась она.

Когда они тащились с раздутыми сумками к электричке, на перроне встретили Чинаевых. Загорелые, довольные, те вывалились из вагона, таща упирающегося добермана, который явно предпочитал жить на природе подальше от города.

Чинаева лицемерно расцеловалась с Машей, мужчины обменялись сдержанными поклонами. Чинаева с ходу затараторила:

– Мы выбирались на выходные!.. Всего два дня, а как отдохнули, как загорели! Все-таки лето проводить надо на своей даче.

– Мы выезжаем часто, – ответила Маша мило. – У Саши труд творческий, ему работать можно где угодно, был бы карандаш и бумага.

Это был ответный камешек в огород Чинаевых, которые при всем своем фантастическом окладе главы семьи тем не менее привязаны к месту службы: от и до, на дачу можно только в выходные.

– Творческий – это замечательно, – лицемерно восхитилась Чинаева. – Кстати, перед отъездом мы вот тут повстречали одного писателя… Орловский, не слыхали?

– Орловский? – удивились Ламповы в один голос.

– Он самый, – сказала Чинаева с ядом в голосе. – Красивый такой, энергичный! Только-только приехал, шел с фирмовым чемоданчиком, весь в импорте. Еще дорогу у нас спросил… Говорит, отныне будет здесь жить. Жить и творить, как он выразился.

– Вы уверены, – спросил Лампов ошарашенно, – что это был Орловский?

– Уверена, – ответила Чинаева победно. – Он же так и назвался. Современный такой, раскованный. И красивый: как глянет своими глазищами, так в дрожь бросает, а внутри бежит такое сладкое, легкое… Даже имя у него замечательное, победное – Гай Юлий!

Уже вскочив в вагон, Лампов трясся от смеха:

– Ну и дали!

– Не смейся над людьми, – заступилась жена. – Завидуют, вот и стараются чем-то ущемить, придумывают знакомства с несуществующими писателями. Видно, попалась им на глаза эта повесть. Будь к людям снисходительнее…

– Да это я так. Орловский, надо же!