Мегамир - Никитин Юрий Александрович - Страница 78

– Ты это… серьезно?

– Дмитрий, – сказал Енисеев, – какой-то ты… консервативный. Узкомыслящий! В Большом Мире уже и гомосеков и лесбиянцев в людей зачислили, а ты на такой естественный процесс как-то странно смотришь! Согласитесь, кладка яиц – это современно, элегантно, удобно и даже гигиенично. К тому же исчезнет этот девятимесячный период вынашивания внутри женского организма. Как слышал, довольно тягостный…

Саша метнула огненный взгляд, биолог говорит чересчур небрежным тоном. И пренебрежительно, впервые в нем проступило нечто от тупого самца.

– Да нам-то что, – пробормотал Дмитрий, – не мы ж с пузами… А их не жалко.

Енисеев сказал убеждающе:

– Просто отложил яйца и иди по делам. А те спокойненько растут, созревают… то да се… Не как куриные, что растут в… яйцекладе, а как у муравьев.

– Муравьи – это да, – сообщил Дмитрий гордо. – Муравьи – умные!

– А когда подойдет время вылупления, – продолжил Енисеев, – можно и поприсутствовать. На то мы и люди, а не звери… э-э-э… насекомые. Нам самим интересно посмотреть на процесс вылупления. Наверное, интересно.

Саша снова стегнула его жгучим взглядом.

– Это можно организовывать, – сообщил Дмитрий. – Если заранее известно время, то всем надеть галстуки, без бутылки не приходить, садимся в круг и смотрим. А они проклевывают скорлупу… нет, прогрызают оболочку… А помогать им будет можно?

– Ритуалы уточнит местком, – уклонился Енисеев. – Хотя… основы можем заложить сами. А то оставь чиновникам, такого наворотят!

– А не заморимся? – поинтересовался Дима деловито. – В яйцах же их будут сотни!

– Сперва, полагаю, по одной-две дюжины, – предположил Енисеев. – И будут не в яйцах, а, скажем, в оотеке… Как только отложить в оотеке, она через день-два, а бывает и через пару часов, раскрывается, детеныши выползают! Это почти живорождение, такой вариант наиболее близок к естественному будущему человечества.

Дмитрий сказал раздумчиво:

– А что… Это уже лучше. Компроматный…. Тьфу, компромиссный вариант… У кого, говоришь, эти оттеки?

– К примеру, у тараканов.

Саша подскочила на высоту своего роста, с высоты взглядом растоптала биолога по всему Полигону.

Дмитрий отшатнулся:

– Не, так я не согласен. Вон отец мне драл уши, когда я свастику намалевал! Сколько я ни доказывал, что это солярный знак солнца… тыщи лет ему от роду, но батя не слушал, ремень на моей спине истер… Фашисты ему где-то этой свастикой насолили. А я уже и не помню, когда эти фашисты были: то ли в Троянскую войну, то ли в одну из отечественных… Тараканы своим непотребным поведением скомпроматричали… тьфу, скомпромисснича… скомпроментировали, во!..

Енисеев сказал с равнодушием, удивившим его самого:

– А что тебе тот мир?.. Там и нас бы потравили дустом.

Но его уже не слушали. Последним отвернулся Морозов, который все это время прислушивался с каким-то особенно жадным вниманием.

К утру ремонт закончили, горелку обезопасили. Морозов пересмотрел пункты безопасности, ужесточил, вызвав ропот. Чудит начальник, казарменные привычки проснулись! Атавизм.

Гондола лежала на опушке леса. Дальше тянулся луг, в воздухе чувствовалась близость реки. Гондола самым краешком коснулась натека смолы, и Морозов издал грозные указы о неприлипании к живице. Ее накапало рядом целые озера. На горизонте темнели пластинчатые горы, иногда уже расклеванные чудовищно огромными существами Большого Мира.

Ксерксы подолгу пропадали в разведке. Оба приносили массу живой добычи, пытались кормить Морозова. Конфликт дипломатично улаживал Хомяков. Отбирая добычу, приговаривал, что позаботится сам, спасибо, ребятушки, отправляйтесь снова, сколько добра пропадает. По нему, все, что не съедал он сам и команда «Таргитая», пропадало в этом мире зря.

Постепенно ксерксы теряли жесткие волоски, на хитине проступали следы схваток. Муравьи на чужой территории отступают без боя, но ксерксы слишком привыкли быть сильнейшими, чтобы уходить, не давая сдачи.

В первые дни, занятые лихорадочной работой, люди не замечали облепивших их клещей, кровотелок, сосальщиков, и Буся с Кузей устроили настоящую бойню. Они резво прыгали с одного человека на другого, перед глазами то и дело мелькали их драконьи тельца, в мощных челюстях с хрустом лопались крошечные кровососы… Оба нажрались, раздулись, как аэростаты, отяжелели. Лапы едва держались за ткань комбинезонов. Когда Дмитрий в конце недели потыкал Бусе в сомкнутые губы клещика, Буся с отвращением посмотрел мутным взором и брезгливо отвернулся.

В конце недели Морозов спросил у Хомякова:

– Не перебарщиваете ли со съестными припасами? У нас гондола, не летающий остров прожорливых лапутян.

Хомяков явно встревожился, это было видно по его участившейся речи:

– Экологическое равновесие беспокоит?.. Самолет с ядохимикатами убивает больше, чем сто миллиардов таких экспедиций! К тому же используем самую малость, остальное скармливаем местному населению. Круговорот веществ, как сказано у известного вам Карла Маркса. А мы только руку набиваем. Дескать, это вкусно, это вкуснее, а это хоть калорийное и витаминное, но для гастрономического разврата не очень-то…

– Бьюсь об заклад, – сказал Морозов с подозрением, – вы уже начали собирать рецепты для первой книги о вкусной и здоровой пище!

Хомяков замялся, уже явно хотел ускользнуть с ответом, как мокрое мыло из ладони, но воздух ли виной, гравитация, уменьшение атмосферного или какого давления, вдруг сказал:

– Кроме прямой работы… я должен подготовить тему «Особенности адаптации в осенний период в свете решений декабрьского Пленума»…

Он замолчал, и Морозов сказал нетерпеливо:

– Очень важная тема. И что вас затормозило?

– Ну, – сказал Хомяков несчастным голосом, он отвел глаза, – тема важная, жить ей века… Но я человек простой, бесхитростный, не семи пядей во лбу. Пусть, думаю, ее поднимет кто-то талантливее, а я сделаю что-нибудь проще. Для массы, так сказать, для простого народа. Чтоб в каждой семье, чтобы руководствовались, чтобы читали…

На остатки убитых насекомых, которые уносили за лагерь, собирались стаи хищников, слетались местные стервятники, сбегались шакалы и гиены этого мира. Дмитрий с Димой устраивали чикагские бойни. Хомяков из добычи вырезал по ломтику, экспериментировал на кухне. Цветкова похудела еще больше: дала однажды волю женскому любопытству, заглянула на кухню, где Хомяков готовил филе из ноги таракана.

Зато Морозов посвежел, поздоровел, даже поправился благодаря настойчивой заботе ксерксов.

В последний день перед стартом исчезла Фетисова. Когда прошли сроки, на поиски вышли все, только Морозов остался охранять «Таргитай».

Енисеев поднялся в воздух последним. Не верилось, что Фетисова попала в беду, из которой ей не выпутаться самой. Супердесантница, молниеносная реакция, сверхвыживаемость, постоянная бдительность…

Он покружил над лагерем, но вычислить путь Фетисовой не смог – она могла руководствоваться умом и женской логикой. А пускаться вслепую – позор для серьезного мирмеколога!

После той ночной прогулки, когда он позорно влип в каплю росы, он нагрузился оружием, как Рэмбо в Афганистане. Под ним проскакивали зеленые поля листьев, приходилось часто опускаться, смотреть под ними. В руках он держал наготове бластер, оглядывался, вздрагивал, завидев хоть что-то блестящее.

Заглядывая в одну из нор, едва не угодил в мандибулы сороконожки. Пока та выскакивала наверх, расшвыривая камни, он в панике скакнул как кузнечик, в спешке забил крыльями. По сторонам замелькало зеленое, метались тени, а он взлетел еще выше, увидел странную серебряную трубу, уходящую в небеса, понесся вдоль, стремясь добраться до конца. Толстая, массивная, она выходила из бесконечности и уходила в расплывающуюся бесконечность. Через каждую сотню метров от трубы отходили рукава потоньше, на них блестели шарики размером с кулак. Потом тонкие трубы стали попадаться чаще, и Енисеев понял, что летит вдоль радиальной нити к самому центру паутины.