Мегамир - Никитин Юрий Александрович - Страница 72

– Аверьян Аверьянович! В вас говорит странное чувство юмора, а не забота о спасательных группах. Я мог бы отправиться с Хомяковым и Черновым!

– Они останутся охранять «Таргитай». А вы человек наиболее опытный в этом мире. Естественно, что вам для равновесия, так сказать…

Енисеев заметил улыбочки на губах Дмитрия, Забелина. Чуяли, что в подоплеке его неприязни к Цветковой лежит обыкновенный страх перед красивой женщиной. Она в любом конфликте будет права, ее пронесут на руках, ей простят, на ее сторону охотно встанут…

– Вам виднее, – ответил он холодно. – Но я с муравьями обращаюсь лучше, чем вы со своей командой.

По дороге Цветкова держалась рядом, даже пыталась забегать вперед, он гаркнул и подумал зло, что где там Сашу искать, эту бы не потерять. Да и сам, присматривая за нею, вот-вот шагнет в чью-либо распахнутую пасть.

Исполинские растения двигались навстречу мрачными и переплетенными гибкими стеблями, с двигающимися вверх-вниз толстыми листьями. Приходилось смотреть не только по сторонам и под ноги, но и вверх, где стебли нависают над головой, где хрустят панцири, щелкают мандибулы крупных и мелких хищников.

Цветкова совсем притихла, жалась к Енисееву. Раньше ей со всех сторон чудились огромные рты, челюсти, страшные пасти, а теперь все наяву, а этот невозмутимый мирмеколог идет спокойно, иной раз даже раздраженно отпихивает!

Между двух деревьев просунулась огромная голова с горящими злобой глазами, потянулась к мирмекологу, перегораживая дорогу. Тот раздраженно отпихнул ее, прошел совсем рядом с распахнутой пастью, похожей на ковш шагающего экскаватора. Цветкова двигалась следом, не чувствуя ног. Над головой пробегали, цепляясь когтями за стебли, огромные звери, набрасывались на других, часто еще более крупных и свирепых с виду, жутко лязгали челюсти, панцири, хрустели жесткие надкрылья, лапы…

– Может быть, она уже вернулась? – предположила Цветкова.

– Возможно.

– Тогда… вернемся и мы?

– Только с заходом солнца, – ответил Енисеев.

Они часто взбирались на стебли, просматривали окрестности, снова двигались, заглядывая под нависшие над землей листья, разгребая валежины. Енисеев высматривал следы, Цветкова начала кричать красивым звонким голосом. В ответ оглушительно и взахлеб застрекотали кузнечики и даже богомолы, чуткое ухо мирмеколога различило брачные песни самцов.

– Мы еще не заблудились? – спросила Цветкова робко. У нее, как он наконец заметил, очень красивые глаза, смотрит беспомощно, умоляюще.

– Еще нет, – ответил Енисеев ей в тон.

Он почувствовал, что начинает расправляться, даже плечи стали пошире, а плоская грудь кабинетного ученого понемногу выпячивается, как у петуха. Рядом с этой беспомощной тлей не так уж и слаб, если за твоей спиной ищут защиты…

– А заблудимся?

– Непременно!

Огромные стволы папоротников раздвинулись, дальше пошли мангровые заросли низкорослой лапчатки, во все стороны метнулись мелкие жучки, клещики. Сквозь просвет между мегалистьями брызнуло солнце, прогрело, кровь насытилась жаром.

На середине поляны Енисеев внезапно крепко взял спутницу за плечо. На той стороне возвышалась гора, даже не гора – зеленый бугристый холм, странно пирамидальный. В чем эта странность, Цветкова определить не успела, рука мирмеколога сжала крепче, голос над ухом произнес жестко: «Не двигаться!»

Зеленый холм чуть качнулся. Цветкова взвизгнула, разглядев в этой египетской пирамиде огромную лягушку размером с трехэтажный дом, а она панически боялась этих зеленых прыгух, даже когда те были размером с ноготь.

Енисеев сдавил ей плечо так, что Цветкова уже и его страшилась, как лягушки. Зеленая гора присела, расплющиваясь под собственной тяжестью, и… огромное тело взвилось в воздух, заслонив грязно-белым брюхом полнеба. Лягушка вытянулась в полете, передние лапы держала впереди, как перед нырянием в воду, задние тянулись в струнку. Сперва поднималась по невидимой дуге, потом так же грациозно шла к земле. Перед самой поверхностью раздвинула сложенные впереди ладошки, готовясь принять массу тела.

Енисеев молниеносно развернул Цветкову, с силой прижал ее лицо к груди:

– И пальцем чтоб не шелохнула!

Ее трясло. Он обхватил ее обеими руками, крепко прижал к себе. Цветкова сама прижималась так, словно пыталась пробраться к нему в грудную клетку.

Лягушка смахивала на остромордую, даже не квакшу, но теперь, когда Енисеев рассмотрел вблизи голубоватое горло, перебросил животное в подвид травяной лягушки. Самец, молод, силен, готов к брачному периоду. Хорошо бы взять частичку слизи! Овсяненко потеснился бы в лаборатории, ему тоже перепадет, экстрагены лизоцима у самца сейчас особенно активны в брачный период…

Тупая морда распахнулась, как кошелек, выметнулся длиннейший язык, со звучным хлопком ударил в пролетающего комара. Благодаря лупе времени Енисеев видел, как длинный гибкий ремень, прикрепленный передним концом, достал комара, обвил его в тугое кольцо, унес обратно в мокрую пещеру. Чудовищная пасть с чмокающим звуком захлопнулась.

– Оно… оно уже прошло? – прошептала Цветкова ему в грудь.

– Не шевелись, – напомнил Енисеев, не двигая губами. – Мы прямо перед ее пастью…

Ноги Цветковой подкосились. Енисеев держал ее, плотно прижав, стараясь не шевельнуть и пальцем. У лягушек так устроены мозги, что замечают только прыгающее, летящее, бегущее, а сидящего перед носом жирнющего комара не тронут. Просто не видят. Так что эта страшная гора не страшнее надвигающегося скоростного поезда. Только догадайся сойти с рельсов и можешь не дергаться, читай газетку. Мчаться в панике от лягушки все равно что удирать от электрички по шпалам.

Лягушка еще с минуту сидела неподвижно. Светлый живот тяжело шлепался о землю, поднимал налипшие на слизь бревна, булыжники, мусор. Затем присела, расплюснулась, огромные шары глаз оказались почти на уровне глаз Енисеева. Наконец огромная туша беззвучно взвилась ввысь, закружив в воздухе спиралью.

Енисеев невольно пригнулся, исполинская масса пронеслась над головой. В дальних зарослях дрогнула земля, затрещали сочные стебли.

– Все, – сказал Енисеев с облегчением. – Можно идти!

Цветкова не открывала глаз. Енисеев отстранил ее. Ноги у женщины подгибались, она бессильно опускалась на землю. Он потряс ее, подул в сомкнутые веки, в уши. Цветкова не двигалась, расслабленно висела в его руках. Губы чуть раздвинулись, словно приготовились что-то сказать, только не успели…

Темно-красный луч заходящего солнца соскользнул с ее лица, которое сразу стало белым как мел, пополз вверх по стволу дерева, оставляя холодную тень, стынущий воздух.

Енисеев подхватил ее на руки, большими прыжками понесся обратно.

Несколько крохотных фигурок суетились на большой неопрятной кочке. Енисеев быстро сосчитал, вздохнул с облегчением. Двоих нет, но могут быть внутри – кочка не кочка, а замаскированная гондола. Здесь военные умы наконец-то получили свободу рук. Не только пацаны или случайные туристы, никакая разведка не догадается, что за странные божьи коровки ползают по гондоле…

Когда он подбежал, держа Цветкову на руках, с гондолы спрыгнул Морозов. Лицо его было встревоженным:

– Что с нею?

– Не понравилось в лесу, – ответил Енисеев. – А где Фетисова?

Морозов мотнул головой, и Енисеев, подняв голову, встретился с глазами Саши. Она стояла на борту гондолы, ее лицо было бледное, напряженное, девушка не отрывала взгляда от Цветковой на его руках.

Он поднял Цветкову на вытянутых руках:

– Саша, ее надо привести в чувство.

Фетисова не шевельнулась, ее глаза стали холодными.

– Мне кажется, ей так нравится больше. И еще мне кажется, что вам это нравится тоже!

Она исчезла внутри гондолы. Енисеев постоял с Цветковой на руках, чувствуя себя довольно глупо, потому что даже Овсяненко не бросился выхватывать пациентку, а Дмитрий вообще лишь улыбался. Цветкова слабо застонала, ее руки обвили его шею, тонкие нежные пальцы коснулись щеки, и Енисеев ощутил, как туда бросилась жаркая кровь.