Мегамир - Никитин Юрий Александрович - Страница 26

– Очень серьезно. Погибло несколько человек. Сейчас в Малом Мире уже действует постоянная станция. Персонал – двенадцать человек. Осталось двенадцать. Включая Фетисову и Алексеевского, которые не являются специалистами. Они сейчас не то охранники, не то ковбои, не то эти… которые таскают корм в муравейник.

– Фуражиры, – подсказал Енисеев.

– Вот-вот, фуражиры. И вообще единственные подсобники.

Лицо Морозова стало темным, морщины на лбу стали резче. Енисеев сказал осторожненько, стараясь как-то приглушить боль Морозова:

– Я слышал, что в любом новом деле существует процент допустимости несчастных случаев… Когда испытывали «шаттлы», вроде бы отпустили на программу до двадцати катастроф.

Морозов бросил глазами молнию:

– Не слышал. В нашей передовой стране таких циничных расчетов быть не может. Человек – звучит гордо, человек – высшая ценность, человек… Ну да ладно! Беда в том, что несчастных случаев на станции становится не меньше, а больше. А ведь живут под бронированным колпаком, где все необходимое. Включая любое оружие! Почти любое. Тогда не было, а теперь есть. Но вот что странно: вы втроем прошли голыми и босыми через ад, побывали в муравейнике и вернулись невредимыми…

– Да где же невредимыми?

– Не спорьте. Вы не видели, что было потом! Потом начались потери. Люди гибнут, Евджиний Владимирович.

Он тяжело дышал, огромные ладони сжались в кулаки. Енисеев поерзал, горячо сочувствуя, осторожно поинтересовался:

– А что… намерены сейчас?

Морозов разжал кулаки, положил ладони на стол. Его запавшие глаза остановились на лице мирмеколога.

– Евмономахий Владимирович, мы снова к вам. Не скрою, повоевать пришлось. Призвать со стороны – признаться в поражении. Но ваш тогдашний успех перевесил. Хотя, опять же не скрою, на другую чашу весов камней навалили немало. А вместе с камнями – звания, титулы, награды, авторитеты. Много говорилось о промискуитете… то бишь приоритете нашего института, как будто не в одной стране живем, а гражданские – не совсем люди…

Он замолчал, но глаз с его лица не сводил. Енисеев проговорил, едва ворочая пересохшими от волнения губами:

– Знаете же, я заранее… На мирмекологии помешан. Даже во сне постоянно брожу по тропам Малого Мира. Но у вас еще что-то в рукаве?

Морозов кивнул. На этот раз отвел глаза, голос упал до хрипоты:

– Есть. У вас, между прочим, шестое чувство, как у муравьев…

– У муравьев нет шестого чувства, – поправил Енисеев педантично.

– Да? А я где-то читал… Евиконий Владимирович, на этот раз лихим кавалерийским наскоком не сдюжить. Там большой коллектив, за сутки сам бог не управится.

Теперь уже Енисеев не отрывал глаз от лица Морозова. Тот, напротив, отводил глаза.

– Ваши сотрудники, – спросил Енисеев напряженно, – там живут постоянно? Как я понимаю, в Малом Мире нельзя есть…

– Они прошли полную подготовку. Месяц на операцию, выкарабкивание… Да, в Малом Мире нельзя долго существовать, просто лишь уменьшившись в размерах, это басни для деток. Наша система легких, почек, сердца… Да что там сердце! Клетки тела без особого вреда можно уменьшить в три-четыре раза, но не в сотни. Конечно, технически осуществимо, но работать… Нет, не смогут. Словом, если в Малый Мир надолго, то лишь за счет выбивания лишних клеток.

– Лишних?

– Вы тоже считаете, что лишних у нас нет? Я, на свою беду, тоже. И вот в утешение придумана теория, что мы напичканы бездействующими клетками. Якобы достались еще от обезьян, ящеров, даже рыб. Если от них избавиться, у нас останется вообще с гулькин нос.

Енисеев молчал, замороженный страхом. Глаза Морозова стали грустными, даже печальными. Енисеев не мог себе представить, чтобы железный Морозов мог выглядеть таким печальным.

– Да, – сказал он осторожно, – я тоже читывал о несметных возможностях человеческого организма. Ну, никто из ученых такое не говорил, это газетчикам дай хлесткое сравнение!..

– Как будто хватает, – ответил Морозов неохотно. – Коллектив работает.

– И вы ничего за людьми там не замечали?

Морозов сказал раздраженно:

– Они прошли все тесты! И не по одному разу. Конечно, у нас там нет академиков, но все же средний ай-кью наших людей повыше среднего инженера! Намного, кстати.

Енисеев сглотнул комок в горле, сказал осипшим голосом:

– Я не страдаю, что мускулы у меня не такие шикарные, как у Алексеевского. У муравьев еще меньше. Но за мозги, простите, тревожусь…

Морозов ответил тяжело, словно из последних сил тащил на гору камень Сизифа.

– Предполагают, что человек использует лишь часть своего интеллекта.

– Слышал, – кивнул Енисеев, – но вот какую? Оценки расходятся.

– Евстигнеий Владимирович, все, что могу сказать в свою защиту и защиту проекта, – там уже полтора года живут люди. Прекрасные специалисты! Делают потрясающие открытия, работают сутками, вот-вот загребут Нобелевские премии. Эти подвижники не стали безмозглыми насекомыми. Теперь у нас постоянная связь, наблюдаем.

Енисеев отвел глаза, не мог он слышать умоляющие нотки в голосе этого сильного человека.

– Там прекрасные, – продолжал Морозов настойчиво, – только не очень умелые в житейском смысле люди! Они и здесь такие, увы, первыми попадают под троллейбусы, а уж там…

Он замолчал, только его лицо продолжало говорить. Енисеев не выдержал:

– Я готов, готов. Совсем готов! Когда смогу вернуться? Сколько времени продлится командировка на этот раз?

Морозов долго молчал. Так долго, что Енисееву впервые стало страшно. Лицо Морозова сделалось землистым, а глухой голос донесся словно из другого измерения:

– Евпудрий Владимирович… методика возвращения только отрабатывается. Ломать, как говорили предки, не строить… Вышибать лишние клетки научились быстро, а вот возвращать… Пока что это дорога в один конец.

Енисеев спросил почти шепотом:

– Люди согласились?

– Евгусий Владимирович, не только у вас бзик. Есть чокнутые на металлургии, на энергетике, акустике, электронике… А в Малом Мире им есть где развернуться. Вы подумайте! Не спешите, но… и не затягивайте.

ГЛАВА 2

Енисеев заглянул через открытую дверь на кафедру. Рабочий день уже кончился, в пустой лаборатории сосредоточенно сопел Рузский. Он склеивал рассыпавшегося майского жука. Обычно экспонаты готовили студенты или даже старшеклассники, тем самым изучая насекомых, но если заурядного жука взялся восстанавливать аспирант, это неспроста…

Особенным виртуозом слыл профессор Кузнецов. Он ухитрялся сворачивать крылья бабочек и укладывать под надкрылья жуков. Принимая зачеты, он предлагал определить вид и семейство, зевал, скучал, нетерпеливо спрашивал: «Как, вы еще не готовы?» – а несчастный студент, судорожно перебирая шпаргалки, дергался, взмокал, не в состоянии понять, где же ошибся, почему признаки не совпадают. Правда, Кузнецов сам однажды долго ломал голову, когда молодой, но очень серьезный доктор наук Жанна Резникова прислала ему пойманную в Киргизии самку формика руфа с филигранно подклеенными мощными яйцекладами формика поликтена.

– Кузнецов ушел? – спросил Енисеев в щель.

Рузский вздрогнул. Затем его бородатое лицо расплылось в широчайшей улыбке. Енисеев одобрял трюки с подменами. Настоящий биолог с пеленок должен чувствовать, что у жука не могут отрасти булавовидные усики бабочки или прыгательные ноги зеленого кузнечика!

– Кузнецов уходит с работы с немецкой точностью, – ответил Рузский почтительно. – Остальное время он самый что ни есть русский боярин.

Енисеев кивнул, закрыл дверь. Его старый учитель профессор Кузнецов любил по-боярски поспать, на кафедру являлся поздно. Там он сперва плотно обедал, рассказывал массу анекдотов, одновременно сыпал идеями, часто придуманными от хорошего настроения, но часто и очень обещающими. Еще он любил перекинуться в картишки, делал ставки на ипподроме и нигде не проигрывал. С ним бы посоветоваться! Не шутка – в один конец! – но придется решать самому. Самому же себе Енисеев, как всякий интеллигент, верил меньше, чем другому человеку.