Куявия - Никитин Юрий Александрович - Страница 97

Все тело ныло, в душе горько и беспросветно. Она повернулась на бок, цепи громко звякнули.

– Да сколько я буду его ждать! – прошептала она в слезах. – Сколько?.. Я – человек, он этого не понимает. Все, кончено. Отныне и вовеки я перестаю его ждать…

Она отвернулась к стене, подогнула колени. Она уже начала проваливаться в сладкую полутьму, как дверь распахнулась с грохотом. В дверном проеме чернела, подсвеченная сзади, огромная фигура. Он постоял несколько мгновений, в ее каморке темно, только в узкое окошко проникает узкий луч лунного света. Блестка встрепенулась, сердце застучало в радостном ожидании. Если снова пригласит ее в постель, у нее не хватит духу отказаться…

Он встал на колени перед ее ложем, быстро и даже с суетливостью снял оковы, отбросил, как змею, в угол комнатки. Блестка не шевелилась, а он не встал, бережно снял с нее сапожки, так же осторожно опустил на пол рядом с ложем, вздохнул, начал подниматься, но вместо этого лишь прижался горячим лбом к ее ногам.

– Артанка, – донесся его хриплый голос, – что ты со мной делаешь?.. Я уже натыкаюсь на стены. Я прошу тебя, прими мир таким, какой он есть. Пойдем в мои покои, я хочу заснуть, обнимая тебя.

– Нет, – ответила она немного раньше, чем успела подумать.

– Артанка, – сказал он с угрозой. – Ты играешь с огнем. Я всегда считал себя овечкой, что любому зайчику уступит дорогу… но когда меня прижимали к стене, я зверел. Сейчас я вообще не знаю, что со мной, я готов на любую крайность…

– Ты видишь, – ответила она насмешливо, – как я вся дрожу.

– Артанка!

– Тебе есть что сказать, куяв?

– Я уже сказал, – ответил он сдавленным голосом.

– Я сказала тоже, – сказала она совсем тихо, хотя душа закричала громко и отчетливо, чтобы он ее не слушал, что она так не думает, это за нее говорит артанскость, а она сейчас совсем не артанка. – И ты меня слышал.

Она лежала на спине, так страшновато, чувствуешь себя совершенно беспомощной, а он медленно поднял голову, их взгляды встретились. Она смотрела с холодной ненавистью, причин много, он вздохнул, поднялся, постоял так, огромный, могучий и жалкий, как заблудившийся в темном лесу ребенок, снова вздохнул и, повернувшись, потащился к двери.

Не уходи, крикнула беззвучно. Ты нужен мне!.. Моя душа истосковалась по тебе, я ночами не сплю, вижу тебя, чувствую твои губы по всему телу, меня посещают странные сны, после которых даже днем к щекам приливает краска стыда. Не уходи, Иггельд, ты же должен чувствовать то же самое, что и я! Ведь было такое, было, что наши сердца стучали вместе, а души слились и была одна душа на двоих…

Он взялся за дверную ручку, остановился. Не уходи, вскрикнула она отчаянно, не шевеля губами. Спина Иггельда напряглась, будто боролся с собой. Блестка услышала прерывистый вздох, широкие плечи дрогнули, сгорбились, повернулся к ней, она поразилась выражению страдания на его лице.

Он снова покачнулся, словно дергала неведомая сила, но он боролся, противился, отпустил дверную ручку и сделал два шага к ней. Остановился, замер посреди комнаты, когда до жалкой постели артанки оставалось еще три шага.

– Я не могу, – ответил сдавленным голосом. – Наверное, у меня нет больше гордости… ты сокрушила меня, женщина. Но я все равно сделаю по-своему.

Она ахнула, он быстро шагнул к ней, словно перестал бороться с неведомой силой. Его рука с такой силой рванула на себя одеяло, что оно улетело к другой стене. В следующее мгновение он рухнул на колени и тут же навалился на нее. Блестка успела подогнуть ноги, от толчка Иггельд почти подлетел в воздух, но ринулся к ней снова.

Она вскочила и успела ударить его ногой. Метила в пах, но удар пришелся в бедро, от удара его развернуло, он вскрикнул, то ли от боли, то ли от ярости, ухватил за плечо, она вывернулась и нанесла сдвоенный удар ему в челюсть. Такими ударами замертво валила быков, но Иггельд только содрогнулся. Она ожидала, что колени его подогнутся, он мягко опустится на пол, но он всхрюкнул, тряхнул головой и ухватил в объятия.

К этому оказалась не готова, отчаянно задергалась, но могучие руки сжимали с такой силой, что перестала противиться, и он опустился с нею здесь же, на одеяло. Он на миг расслабил хватку, пытался коленом раздвинуть плотно сомкнутые ноги, и она с силой ударила лбом в переносицу. Ей показалось, что хрустнули кости.

Он зарычал, она вздрогнула, ведь могла и убить, тем временем колено с силой раздвинуло ноги. Она яростно сопротивлялась, на губы ей капнуло теплым, она непроизвольно коснулась языком и ощутила солоноватый вкус крови. И все-таки, мелькнула жаркая мысль, даже с разбитым в кровь лицом не избил, не ударил, даже сейчас старается не причинить ей боли.

Эта мысль парализовала всю волю к сопротивлению. Она чувствовала его ищущие губы, даже непроизвольно ответила на поцелуй, тело разомлело, услышало страстный зов, но могучее наслаждение, что прокатилось жаркой волной по телу, все-таки показалось ей… недостаточным. Зов плоти силен, но чего-то недоставало.

Более того, сейчас была уверена, что наконец-то ощутил и он.

Под окнами даже ночью иной раз скрипели тележные оси, шумно всхрапывали измученные кони. Блестка слышала неровный стук подков, лошади выбивались из сил, люди вскрикивали надсадными голосами, слышались щелчки бичей, но чаще переселенцы сами подталкивали тяжелые телеги, хватались за огромные колеса.

Утром она видела на площади костры, сгрудившиеся вокруг согбенные жалкие фигуры. По слухам, прибывали даже князья и беры, все из числа тех, кто не признал артан властелинами Куявии. Знатных людей разбирали по домам горожане, а челядь устраивалась в пещерах, что освободились, хотя многие предпочитали ночевать у костров, разведенных вблизи повозок: зато уберегут от расхищений.

Иггельд не показывался в доме уже двое суток: устраивал переселенцев, занимался каким-то строительством оборонительных сооружений. Когда на третий день появился, от него пахло гарью, а одежда и волосы присыпаны мельчайшей каменной крошкой.

Из его дома таскали еду и продукты прямо на площадь перед домом. На кострах пекли, жарили, там любому куску хлеба рады, люди счастливы, многие не верят, что наконец-то добрались до места, куда артане не придут и откуда вообще нет пути дальше.

Блестка тоже выходила несколько раз, всякий раз привлекая внимание звоном цепей. Получалось не нарочно, но ей хотелось посмотреть на новоприбывших, узнать прямо от них, откуда их спугнули, где артане сейчас.

Ее рассматривали жадно, но без такой уж открытой враждебности, как она ожидала, хотя всем сразу сообщали, что это пленная артанка, знатная, захвачена самим Иггельдом. Напротив, она слышала жалостливые вздохи женщин, сочувствующие возгласы, а мужчины вообще бурчали, что этот Иггельд ставит себя в смешное положение: женщину в цепи! Как будто она куда-то может убежать из этого каменного мешка…

Однажды, когда она возвращалась в дом, а следом неотступно шел бдительный Оследнюк, сама Блестка сбилась с шага, засмотревшись. Через площадь между кострами и повозками шла высокая статная женщина. Блестка смотрела на нее сверху, но когда женщина, словно ощутив взгляд, слегка приподняла голову, показалось, что именно она смотрит на Блестку свысока, с вялым безразличием.

– Кто это? – спросила Блестка шепотом.

Сердечко почему-то колотилось, как будто оказалось над пропастью. Оследнюк остановился рядом, прорычал хмуро:

– Иргильда.

Он умолк, полагая, что этим сказано все, переступил с ноги на ногу, ожидая, когда она пойдет в дом. Блестка, не дождавшись продолжения, спросила все так же тихо:

– А кто она?

Оследнюк остолбенел так, что едва сумел закрыть рот. Глаза расширились в радостном удивлении.

– Ты не знаешь, кто такая Иргильда?

– Нет.

– Боги!.. Есть же такие дикие люди!

И, приведя в ее комнату, в течение часа обстоятельно пересказывал все, что знал, а знал удивительно много. Наконец ушел, не забыв ни снять оковы, ни надежно задвинуть за собой дверь на засов. Блестка улеглась, раскинула руки. Но, прежде чем отдаться сладким грезам, успела подумать о своем заточении и о том, что под ударами доблестных артан в это забытое богами и заброшенное место сбегается всякая дрянь и отбросы, как вот эти отвратительные беры или эта мерзейшая Иргильда.