Куявия - Никитин Юрий Александрович - Страница 94

– Тебя как зовут? – спросил Иггельд.

– Дорож, доблестный Иггельд!

– Я твой должник, Дорож!

Наездник прикоснулся к металлическому штырю, дракон дернулся от боли, вскинул голову. Иггельд поспешно обнял Яську за плечи и повел в дом – отвратительно видеть, как драконов заставляют подчиняться с помощью жгучей боли. Яська повизгивала от счастья, как молодой дракончик, а будь у нее хвост, отбила бы им бока себе и брату.

На пороге уже встречали улыбающиеся домочадцы. Иггельд поискал глазами Блестку, вспомнил, что после ужина пленницу отводят в ее каморку и запирают, стиснул зубы, настроение сразу испортилось. Яська щебетала, он почти не слышал, так вошли в дом. Вокруг, как мухи в жаркий день, носились слуги и набившиеся сразу в дом гости, его дом всегда открыт для всех, не дом, а черт-те что, хорошо, хоть в его спальню еще не вламываются, хоть обратно в пещеру беги, как постоянно зовет преданный Черныш…

Моментально накрыли стол, натащили еды, ведь в плену Яську явно морили голодом, сгрудились вокруг в ожидании рассказа. Она ела на удивление вяло, к вкусностям осталась равнодушной, призналась виновато:

– Прости, братец, меня в Городе Драконов накормили так, что из ушей лезет. Старались тебе понравиться.

Слушатели довольно загалдели, еще бы, сейчас Иггельд в такой силе, что нижняя долина уже не просто считается с его возросшей мощью, но и заискивает, старается быть полезной, чтобы и он мог когда-то и в чем-то…

Иггельд спросил нетерпеливо:

– Как ты вообще…

– Уцелела?

– Нет, как добиралась?.. Одинокой женщине проехать через всю страну, где рыщут пьяные от крови артане…

Она кивнула, глаза стали серьезными, улыбка слетела с губ, как испуганная бабочка.

– Ты нашел хорошее слово, – сказала она. – Они не пьют вина, но от крови пьянеют. Со мной был Меривой, это сын Аснерда…

– Знаю, – вырвалось у него. – Нет, Меривоя не знаю, но Аснерда видел и даже разговаривал с ним. Если у него таков и сын…

– Сын даже крупнее, – сообщила она. – Он молод и силен, в нем сердце льва. А в руках мощь горных лавин. Когда он смеется, то начинают петь птицы, а когда рычит – собираются тучи и гремит гром. Он сильнейший воин во всем их войске…

– А Придон?

Она поморщилась, ответила с неохотой:

– Разве что Придон… А Меривой – это Меривой… Никто с ним не сравнится в стрельбе из лука, метании топора или молота, а ударом кулака он либо вгонит скалу в землю, либо разобьет в мелкий щебень! Так что не волнуйся, меня сопровождал человек, который никому не позволил бы меня обидеть.

Он спросил настороженно:

– А он сам?

Она расхохоталась.

– Он? Да он соринки с меня сдувал!.. Он готов был нести на руках всю дорогу, и так бы и сделал, если бы у нас не были самые быстрые на свете кони!..

– Но вы добирались долго, – проговорил он и, спохватившись, прикусил язык.

Ему почудилось, что она чуть смутилась, уронила на миг взгляд, но тут же звонко рассмеялась, сказала быстро:

– Как я за вами всеми соскучилась!.. Как мне всех вас недоставало! И, прости, я так наревелась, когда мне сообщили, что от моего Зайчика остались только косточки. Хорошо, что хоть погиб сразу, не мучился.

– Мы подберем тебе хорошего дракончика, – сказал он.

– Я сама выберу. Я хочу такого, чтобы был похож на моего Зайчика…

Он обнял ее за плечи.

– Крепись, – шепнул на ухо. – Все хорошо. Будет под тобой любимое крылатое, будет летать высоко… Все будет хорошо!

Иггельд, на радость Чернышу, с утра поднимался на нем как можно выше, горы оставались далеко за спиной, внизу проплывали зеленые равнины, нити рек, темные массивы непроходимых лесов. Он даже забыл, что вся Куявия в руках артан, перед глазами постоянно ее бледное лицо с вопрошающими глазами, пухлые губы шевелятся, слетают неслышимые слова, он напрасно напрягал слух, не раз вскрикивал в агонии: говори, говори же громче, уверенный, что вот сейчас она скажет такое, что между ними рухнут все стены…

Черныш тоже грустил, чуял тоску родителя, и даже на берегу моря не убегал к воде, а жался к нему, как потерянный ребенок. Клал голову на колени и смотрел в глаза тоскующим взглядом: ну скажи, что мне такое сделать, чтобы ты обрадовался, засмеялся? Ты только скажи, я все для тебя сделаю! Хочешь, бревнышко принесу?

– Ладно, неси, – разрешал Иггельд.

Обрадованный Черныш несся к ближайшим деревьям, там слышался треск, вскоре огромный дракон мчался оттуда со всех ног, в пасти целый ствол, иной раз прямо с выдранными корнями, опускал к ногам Иггельда и преданно махал хвостиком: ну как, теперь тебе веселее? Я тебя обрадовал? А ты меня любишь?

– Люблю, – говорил Иггельд. В глазах щипало, повторял растроганно: – Конечно, я тебя очень люблю, мой жабик…

Пойдем купаться, спрашивал Черныш.

– Иди, – разрешал Иггельд, – иди купайся, а я посмотрю на тебя отсюда.

Черныш с разбега бросался в волны, страшиться уже перестал, прыгал и орал, хлопал крыльями и все оглядывался на грустящего папочку, а потом вылезал с поспешностью, в глазах вопрос: тебе плохо, да? Ты болеешь, да? Покажи, где болит, я полижу, может быть, все пройдет?

– Я тебя люблю, – отвечал Иггельд со вздохом. – Ты прав, моя душа рвется обратно. Как там эта артанка, что она делает, о чем думает, не обидел ли кто ее…

Полетим, с готовностью отвечал Черныш и плюхался на брюхо, вжимался в мокрый песок, чтобы папочке легче взбираться на загривок. Если бы папочка разрешил, он ухватил бы его в лапы и понес бы над лесами и равнинами прямо в Долину, на лету мог бы любоваться им, нацеловывать, облизывать, смотреть с любовью и обожанием, вдыхать его божественный запах…

Сегодня, едва Черныш нацелился опуститься прямо перед его домом, там показался Ратша, задрал голову, помахал руками. Черныш брякнулся на все четыре, достал лицо Ратши длинным красным языком, выждал, пока папочка спустится, резво убежал, взбрыкивая на ходу, а Ратша прокричал весело:

– Далеко летали? Кстати, Иггельд, я наконец разобрал те сокровища, что мы захватили…

Иггельд отмахнулся:

– Стоило ли? Золото и есть золото. Пусть остается в какой-нибудь комнате с крепкими замками, пока не придумаем, как его использовать.

– Это не просто золото, – сказал Ратша.

Голос его звучал загадочно. Иггельд насторожился.

– А что там? Чародейские вещи?

– Может быть, может быть, – ответил Ратша все так же загадочно. – Могут быть и чародейскими.

– Да что стряслось? – спросил Иггельд нетерпеливо. – У тебя такое загадочное рыло! Как у Черныша, когда задумает что-то спереть. Пойдем в дом, что-нибудь сожрем, а то у меня пузо к спине прилипло.

Ратша заулыбался торжествующе, в глазах мелькали веселые искры.

– Пойдем, поесть – первое дело… Мы сперва просто увидели, что там золото, верно? Точнее, золотые вещи. Вещи из золота. Ну, всякие там висюльки, что на шею, в ухи, в нос, на пальцы, на руки, даже на задние ноги. Просто золота как бы и не было, разве что особо красивые монеты из старого золота, из них можно делать красивые такие мониста…

Они поднялись в дом, Иггельд сразу же начал шарить взглядом по сторонам, в нижнем зале Пребрана раскатывала тесто, Ефросинья бросала в очаг березовые поленья, а в дальнем углу три молодые женщины шили и, сблизив головы, переговаривались заговорщицки. Иггельд сразу прикипел туда взглядом, ответил невпопад:

– Что ты хочешь сказать?

– Только то, что мы с тобой ограбили какую-то бедную девушку.

Иггельд фыркнул:

– Ну, бедной ее никак не назовешь… Погоди, ты на что намекаешь?

Ратша сперва сел за стол, водрузил на него локти, могучим взмахом длани указал женщинам, что вот я, замечательный, разрешаю кормить и любить меня, лишь тогда ответил хладнокровно:

– Ни на что не намекиваю. Просто сообщаю, что это богатые… очень богатые женские украшения. Именно женские…

– Тех украшений на сто женщин хватит! – возразил Иггельд.

– И что?