Куявия - Никитин Юрий Александрович - Страница 106

– Простите, хозяин! Это я по старости болтаю, сам уже не знаю, что и говорю.

Иггельд процедил мрачно:

– Начал болтать, болтай дальше.

– Да это я так, по дурости, – продолжил Метелик испуганно. – Мы не хотим гневить вас, хозяин! Зачем? Нам с вами живется хорошо. А закончится война, будем жить еще лучше.

Иггельд нахмурился.

– Ты знаешь, что случилось? Из-за чего Ратша сцепился с этими… я согласен, неприятными людьми, но, увы, могущественными? От них может быть немало бед.

Метелик потупился, переступил с ноги на ногу, развел руками.

– Да, ваша милость.

– Говори!

Метелик помялся, снова переступил с ноги на ногу. Лицо у него было несчастное.

– Ратша вступился за рабыню. Может быть, и не стоило так уж сразу за меч, но гости хотели ее изнасиловать, а это для Ратши показалось негоже. Он ведь не равнинник, он из горных…

Иггельду показалось, что Метелик пытается оправдать Ратшу, сказал нетерпеливо:

– Он прав, но нельзя доводить до ссоры. Что за рабыня?

Метелик сказал с некоторой неохотой:

– Та, что… не рабыня, а эта… пленная. Артанка. Она в цепях. Говорят, Ратша вообще потом разрубил ее цепи своим мечом. У него такой меч, особенный… Немало прольет артанской крови!

Иггельд ахнул, кровь отхлынула от лица. Смертельный холод пронзил, как будто голым бросили в прорубь. Рука метнулась к мечу, он вскрикнул страшно:

– Что с ней?

– Не знаю, – ответил Метелик испуганно. Он отступил, глядя в его страшное перекошенное лицо. – Не знаю, господин… Сегодня она не выходила.

Он отшатнулся, Иггельд пронесся по ступенькам, как свирепый смерч. В голове стучала страшная мысль: а что, если изнасиловали? А что, если… Боги, да как он мог, как оставил одну? Привык, что в Долине все только по его воле, а тут эта нахлынувшая мразь!.. Артанка, прости, прости меня! Только бы с тобой ничего не случилось!.. Отныне никогда-никогда никаких цепей. Сам сниму и выброшу в окно. Никогда-никогда никаких оков. Я скорее закую в оковы себя, дурака и мерзавца, чем позволю железу прикоснуться к тебе!..

Он помчался по коридору, как взбешенный тур, ничего не видя налитыми кровью глазами. Артанка, только сейчас я понимаю, насколько ты мне дорога… И насколько я дурак, тоже понимаю. Ты сто раз говорила, что можешь дать слово, а я не верил. Ты не убежишь, любимая, теперь я это знаю. И не только потому, что твое слово нерушимее, чем вот эти горы, но и потому… да, еще и потому, что я тебе тоже небезразличен…

– Гордецы, – прорычал он со стыдом и бешенством, – что мы натворили, гордецы!

В конце коридора показалась дверь ее комнаты. Он мчался, как ураган, успел подумать, что не сумеет остановиться, вышибет дверь, а там нужно только упасть к ее ногам, сознаться, каким был дураком, себялюбцем, слепцом… и вымолить у нее прощение. Она должна простить, ведь как бы ни задирала подбородок, но и она, как уже сказала открыто и честно, тоже любит его.

Дверь распахнулась, мелькнули две ступени. Он прыгнул сразу на разбросанную в беспорядке солому. Все растоптано, разбросано сапогами. Взгляд упал на клочья ее платья. Торопливо нагнулся, пальцы ощутили грубую ткань, в которую одевали здесь… стыд какой!.. Эту рожденную для того, чтобы взирать с небес на всех людей разом. Еще клочья, еще…

Он снова похолодел – это означало только одно: с нее сорвали платье. Она, обнаженная, отбивалась от насильников. Ее хватали грязными потными лапами, ее пытались согнуть, заставляли раздвинуть ноги… А вот куски цепей, разрубленные оковы… Ратша, я упаду тебе в ноги и вымолю твое прощение, ты добр, ты простишь меня, неумного, растерянного…

Дикий крик вырвался из его груди. Он выхватил меч, с силой ударил по стене. Полетели искры. Звякнуло, он думал, меч сломается, но клинок, выкованный гномами, как и у Ратши, лишь высек длинный сноп ярких искр.

– Сволочи!

Он рубил стены в бешенстве, потом выскочил в коридор, пронесся по залам, глаза шарили во все стороны, пытаясь увидеть радостно галдящую толпу, что тащит голую женщину, или хотя бы заметить краем глаза, как где-то мелькнет обнаженная рука или нога, артанка должна прятаться где-то поблизости, ведь в свою комнату сейчас возвращаться просто не решается…

Он привстал на цыпочки, приложил ладони ко рту и закричал во весь голос:

– Артанка!.. Артанка, выходи! Теперь я – твоя защита!

Никто не ответил, только слуги и стражи смотрели на него с удивлением. Он набрал в грудь воздуха и прокричал его громче:

– Артанка! Отныне – никаких цепей!

Глаза застлало красным, он ощутил на губах теплое и солоноватое. Машинально провел ладонью, она оказалась в крови. Из ноздрей текла двумя струйками кровь.

Прислушался, но везде тихо. Люди стояли, кого где застал его крик, смотрели молча, не двигаясь. Он ощутил такую страшную потерю, что неистово захотелось вонзить меч в свою грудь. Вместо этого он поднес ладони ко рту и прокричал из всех сил, из последних сил:

– Клянусь, Артанка!.. Ни цепей, ни оков…

Голову пронзила дикая боль. Глаза застлало красным, он видел только кровавый туман с плавающими темными сгустками. Колени подломились, он упал навзничь, а кровь продолжала струиться из лопнувших вен на висках.

Спуск остался в памяти, как затянувшийся кошмар, она дважды срывалась и повисала на веревке. Горец терпеливо ждал, когда зацепится, похваливал, хотя чувствовала себя полной неумехой, а когда опустились на самое дно, как ей показалось, ущелья, сказал с уважением:

– Ты могла бы родиться и горянкой!..

– Если бы не ты, – пробормотала она, – я бы разбилась.

– Ни одна женщина еще не поднималась на такую отвесную стену, – пояснил он. – Ты – молодец. Ладно, смотри сюда… Видишь там камни, а между ними сосенка?.. Иди прямо. Никуда не сворачивай, да и не свернешь, скалы со всех сторон… Мы с тобой перелезли с другой стороны каменного кольца, так что тебе надо обогнуть по дуге всю долину, наткнешься на артан. Их еще немного…

– Спасибо тебе, – сказала она. – Мне расплатиться нечем…

Он отмахнулся.

– Платить за услуги друзей нехорошо. А Пребрана сказала, что ты друг. Прощай!

Он отступил и растворился среди нагромождения камней. Блестка перевела дух, огляделась. Между высокими скалами ровное место, в солнечных лучах камни блестят, то ли покрытые росой, то ли ночью здесь выпадает снег, а утром тает. Воздух свежий, холодный, почти зимний, но солнечные лучи обжигают кожу.

Ладно, у нее острый кинжал, а также плащ, подаренный Ратшей, она сразу же поправила пояс и теперь шла легко, не чувствуя ставшей привычной тяжелой звякающей цепи. И даже нет железных оков, что мешали бы двигаться свободно, хотя почти привыкла и к ним, их прикосновению, их тяжести. Каменная стена проплывала мимо, серая и остывшая за ночь, слышно, как потрескивают камешки, разогреваясь под прямыми солнечными лучами.

После тяжелого подъема и такого же спуска даже непривычно идти по ровному, сперва едва передвигала ноги, потом перешла на бег. Рукоять кинжала, тоже подаренного благородным Ратшей, задевала пальцы и просилась в руку. Лишь на миг острое сожаление вспороло сердце, но усилием воли изгнала из сознания его лицо, сдвинутые брови и орлиный нос, каменные губы и тяжелую нижнюю челюсть с раздвоенным подбородком. Этот человек предал, посадив, как собаку, на цепь. И не защитил, когда толпа насильников ввалилась в ее темницу. И явно не собирался снимать эту проклятую цепь, не верил ей, не верил ее слову…

И вообще, сказала она себе с горечью, ничего не понял. И вряд ли поймет.

Слева раздались крики, она вздрогнула, едва не упала от неожиданности. С десяток человек между огромных валунов бежали в ее сторону, торопились, падали. Она видела их радостные лица и разинутые рты. Несколько человек забежали вперед, отрезая ей дорогу. Она отступила к стене, ладонь опустилась на рукоять кинжала.

Предводитель погони закричал еще издали:

– Женщина, оставь нож!..

Она ответила дерзко: