Княжий пир - Никитин Юрий Александрович - Страница 91

Старик развел руками:

– У нас несколько иные обычаи. Впрочем… но сперва позволь высказать несколько необычную просьбу.

Владимир насторожился, а бояре грозно засопели. Винные пары, сгущаясь, падали на пол мелкой росой.

– Говори, – пригласил он.

Посол царьградский сказал значительно:

– Мы просим твоего позволения, великий князь, равный по мощи древним воителям, поставить в твоем городе храм нашего бога.

Владимир нахмурил брови, он всегда сомневался, что в старину люди были великанами, а женщины – красавицами, но волхв толкнул его локтем:

– Дослушай сперва!

Посол стиснул челюсти, перетерпел вспышку гнева и продолжил невозмутимо, с покровительственной ноткой в голосе:

– Это будет не простой храм! Он усилит твою мощь стократно. Слава о нем разнесется по соседним народам, коим несть числа, и дикие племена выйдут из лесов, чтобы подивиться чуду и поклониться тебе, великий князь, обладающий таким чудом…

Владимир кивнул сдержанно:

– Ну-ну, у нас чудес немало. Стоит только посмотреть на моих бояр.

– Это будет особое.

– В чем же чудо?

– Великие мастера украсят храм, – продолжал посол, – а мрамор привезут из дальних южных стран, о которых здесь даже не слышали. Но главное, чем можно поразить воображение простого люда, – это пол, который наши мастера предлагают…

Он сделал паузу, Владимир буркнул:

– Ну-ну, давай без ромейских штучек. Я насмотрелся на них в Царьграде.

– Пол этого храма мы выстелим полновесными золотыми монетами! – сказал посол победно. За спиной князя ахнули, кто-то шумно задышал, звучно сглотнул слюну. Посол закончил громко: – Этот храм будет настолько велик, что в каждом из четырех углов поместилось бы капище ваших местных богов, что на холме… и размерами которого вы восторгаетесь!

Владимир молчал, мысли сшибались хаотично, ни одной дельной, царьградец умеет выбивать почву из-под ног, а за спиной по всему залу нарастал возбужденный говор.

Претич кашлянул, сказал громко, с явной издевкой:

– Ох, как нехорошо… Ведь на монетах выбит облик вашего императора!.. Пожалуй, стоит князю согласиться. Хотя и придется нам всем топтать ногами светлый лик базилевса, но… вам виднее. Это ваш император…

Владимир кивнул, воевода отыскал слабое место, уже раскрыл было рот, чтобы дать согласие, но в последний миг удержался, ибо он в самом деле побывал в Царьграде, знает, сколь изощренны царьградцы, простодушным русичам с ними не тягаться. Не может быть, чтобы здесь не таилась западня…

Глядя прямо в лицо ромея, глазки тот лицемерно опустил, явно пряча торжествующий блеск, он сказал мед­ленно:

– И вас… то, что сказал мой воевода, не остановит?

Царьградец слегка развел руками, но глаз не поднимал:

– Когда речь идет о славе Господа нашего, что есть император?

За спиной Владимира шумели громче. Воздух наполнился запахами жареного мяса, чеснока и жадности. Тудор и Казарин дышали прямо в затылок, едва не лезли на спину.

– Может быть, ты и прав, – проговорил Владимир медленно. Он ощутил смертельную угрозу, словно между лопатками коснулось холодное лезвие кинжала, где в бороздке таится яд, что убивает мгновенно, но еще страшнее было ощущение полнейшей беспомощности, ибо он один чувствовал страшную угрозу в таком вроде бы лестном предложении, но не мог ее увидеть, не знал, как отстраниться, в какую сторону, чтобы лезвие не пропороло кожу. – Но все-таки, как говорят здесь, бог далеко, а император близко…

Царьградец поклонился:

– Наш Бог присутствует везде.

– Не будет ли оскорблен император? – спросил Владимир в лоб.

Царедворец ответил с заминкой, словно бы в самом деле страшился гнева базилевса, но все же на нем была лишь личина страха, но самого страха Владимир не ощутил:

– Наш император велик! Он поймет, что это сделано во славу Христа, а пред ликом Господа одинаково мал как император, так и последний нищий.

Поймет, подумал Владимир зло. Он поймет, не дурак, но все же тебя за оскорбление изжарит живьем в медном быке на городской площади. Дабы другим неповадно… Святость имени базилевсов блюдется ревностно.

За спиной и по всей палате недовольное бурчание переросло в гневный ропот. По лицам каждого читалось, что князь дурак, что отказывается от такого богатого подарка. Пол из золотых монет! Можно будет топтать лик ромейского императора! Краем глаза Владимир видел недовольные глаза, перекошенные рты, сдвинутые брови. Гридни вытащили мечи, оглядывались на князя, готовые закрыть его своими телами.

Царьградский посол поклонился, но благодарный блеск глаз словно отразился во всей фигуре, не по-старчески гибкой и сильной. Владимир вздрогнул от неожиданно вынырнувшей в сумятице мысли, сказал хрипло:

– Похоже, что золотых монет уйдет на пол намного больше, чем я думаю. Не так ли?

Посол помялся, но Владимир спросил резко, почти выкрикнул, заглушая ропот, и все невольно затихли, ожидая ответа царьградца.

– Не так ли?

Тот поднял глаза, теперь в них были растерянность и восхитительная ненависть, страх и недоумение: неужто варварский князек как-то дознался, но сотни пар глаз смотрели с такой требовательностью, что посол ощутил, как незримые руки хватают его за ворот.

– Да, – ответил он с трудом. – Всегда уходит больше, чем задумано. Это знает всяк…

– Знает, – ответил Владимир, по глазам посла видел, что угадал, – передай своим верховным попам, что мы продаем и меняем скот, меха, мед, рабов, но не продаем и не меняем веру отцов-дедов! Не продаем ее и в будущие времена.

В палате было тихо, но Владимир видел, что еще миг, и терем взорвется от возмущенных криков, воплей. Опережая, сказал громко:

– Видели, что ромей предложил?

Опять только разинутые рты, непонимание, наконец Претич спросил тупо:

– Что? Я ничего не увидел позорного.

– И я не увидел, – ответил Владимир почти весело. – Он предложил устелить весь пол церкви золотыми монетами. Но… дабы не было урону чести своей страны в лице их императора, то монеты поставят… ребром!

По всей палате прокатилась волна голосов, в которых непонимание быстро сменилось восторгом, восхищением – ишь, какое неслыханное богатство готовы бросить под ноги! – затем то один умолк, то другой смешался, кто-то со стуком задвинул в ножны наполовину выдвинутый меч, отступил и затерялся в задних рядах.

Но часть бояр продолжала шуметь, даже напора прибавилось, а старейшина купцов Киева Масюта выступил вперед, поклонился. Густой голос заполнил палату, как теплый мед разом затопляет малый ковшик:

– Княже… тем более надо принять щедрый дар из Царьграда! Такое диво всем соседним князьям в зависть. К тебе поедут дивиться и восхищаться ханы печенежские и половецкие, каганы и услужники… Слава Киева засияет ярче!

В тишине Владимир ответил медленно, веско, роняя каждое слово как капли растопленного свинца:

– Слава Киева?.. Это слава Царьграда засияет. Царьград показывает, что не так и бесчестен, как о нем говорят. Золотом готовы поступиться… невиданное дело!.. дабы честь не марать нашими сапогами. А что ответим мы? Продадим веру отцов?

Боярин Волчий Хвост, тугой на ум, но скорый на руку, схватился за меч, начал протискиваться к царьградскому послу. За ним двинулись его сыновья и племянники, добрая дюжина отменных бойцов. Гридни по знаку Владимира выставили вокруг царьградца тройной заслон из своих тел, не давая учинить расправу, а Владимир мощно воздел кверху и в стороны руки:

– Довольно!.. Посол царьградский передал, что было велено передать. А сейчас вернемся в Золотую палату. Там сменили скатерти, чем-то удивят нас?

Посол старался принять независимый вид, мол, не получилось – и не надо, но Владимир прочел в его глазах правильно: не получилось, так в другой раз получится.

За столами шумели громче обычного, вздымали кубки, расплескивая дорогое вино. Владимир уловил здравицы и в его честь. Что самое лестное, пили за его здоровье и его светлую голову, вовсе не обращаясь к нему, пили между собой и между собой нахваливали.