Княжий пир - Никитин Юрий Александрович - Страница 71

– До тебя приезжали двое… Я им велел прислать самого сильного, чтобы не таскать уши всякого отребья, что не знают, с какого конца за меч браться.

– У меня не меч, а булава, – сообщил Илья, – но я знаю, с какого конца за нее берутся.

– Это я заметил, – бросил всадник. – А теперь покажи, что умеешь и пользоваться, старик!

Конь под ним внезапно прыгнул, а у всадника в руке возник длинный изогнутый меч с широким на конце лезвием. Илья едва успел вскинуть щит, как страшный удар сотряс его всего, а рука занемела до самого локтя.

Всадник замахивался второй раз, но теперь уже булава описала страшную дугу, метя в блистающий золотом шлем. Всадник дернул щит кверху, чудовищная булава ударила с таким грохотом и лязгом, что вокруг припал к земле ковыль, а в небе вскрикнула и сложила замертво крылья мелкая птаха.

Илья не поверил глазам. Его булава, что одним ударом разбивает в щепки столетние дубы, едва оставила царапину на щите супротивника!

– Ты крепок, старик, – процедил незнакомец. Судя по его голосу, удар булавы все же потряс, даже мечом не машет, слегка отодвинулся, будто приходя в себя. – Тем слаще будет победа…

– Не хвались, на рать идучи… – ответил Илья.

Всадник коротко хохотнул:

– Я знаю, как дальше. Но ты стар, а мои руки сильны, а меч остер… Посмотрим, насколько ты в самом деле крепок!

Илья укрыл левую сторону груди щитом, шипастая булава в правой руке угрожающе свистела в воздухе, описывала круги, искала уязвимое место, всадник тоже уклонялся, предостерегающе выставлял щит, но теперь не принимал удары серединой щита, а старался удары чудовищной булавы пускать вскользь, ослабляя силу удара, сам бил мечом не так сильно, но часто, стараясь измотать, сбить дыхание, дождаться, когда руки противника ослабеют, возраст даст себя знать, а тогда можно и ударить со всей мощью…

Грохот, лязг, стук железа по дереву и звон булата о булат, хриплое дыхание, храп коней, что тоже вошли в ярость, начали кусаться и бить копытами, пытались сбить один другого с ног…

Подсвеченная снизу красным огнем костра сторожка резко выделялась на быстро темнеющем небе. Первые звезды уже выступили, среди них вдруг взметнулась фигура с нелепо растопыренными руками.

– Едет!.. Едет!

Алеша приплясывал, едва не вываливаясь от нетерпения через хлипкие перила. Добрыня вздрогнул от дикого вопля, едва не спросил, кто едет, но успел прикусить язык. Прозвучало бы оскорбительно, словно не Илья Муромец и есть сильнейший из богатырей.

Сверху уже грохотали подошвы сапог, поповский сын едва не катился кубарем, выскочил ополоумевший, пешим бросился в темноту. Не скоро из угольно-черной тьмы, даже месяц скрылся за тучку, донесся стук копыт, затем медленно выступил силуэт всадника на рослом коне. Озаренный красным костром, он словно бы дремал, склонившись на крутую шею богатырского коня.

Алеша подбежал, суетился, что-то приговаривал, но всадник не шевелился.

Чуя недоброе, Добрыня бросился к коню. Илья Муромец с трудом поднял голову, в лице ни кровинки, губы шелохнулись, но слов Добрыня не расслышал. Вдвоем с Алешей стащили с седла, понесли к сторожке и уложили близ жарко полыхающего костра. Алеша принялся стягивать кольчугу, вскрикнул, едва не заплакал от жалости.

Кровоподтеки испятнали тело старого богатыря так, что весь покрылся красно-лиловыми пятнами. Когда Алеша коснулся бока, Илья охнул и простонал сквозь зубы.

– Ребро, – сказал Добрыня. – Боюсь, что хоть одно, да сломано…

– То-то он не привез его голову, – прошептал Алеша. – С таким противником еще не приходилось… Пригляди за ним, а я смотаюсь туда. Коня заберу, в карманах пошарю.

Выхватив горящую головню из костра, он кинулся к своему коню, а Илья прошептал вдогонку:

– Останови дурня…

– Что? – не понял Добрыня.

– Останови, говорю… Иначе сам без головы останется.

– Так тот… еще жив? – ахнул Добрыня. Он быстро повернулся, Алеша уже прыгнул в седло, заорал, страшно напрягая жилы: – Назад, дурак! Куда спешишь поперед батьки?.. Мигом сюда!!!

Алеша подъехал бочком, обиженный и насупленный. Факел в его руке сыпал смоляными искрами.

– Ты чего? Сам поедешь?

– Слезай, говорю. Илья говорит, тот еще жив. Так пока разошлись…

Алеша, не сводя изумленных глаз с распростертого богатыря, замедленно слез, но руки с седла не снял, готовый в любой миг снова взапрыгнуть.

– Он цел, – прошептал Илья с натугой. – Целый день бились, у меня руки задубели… А ему хоть бы хны. Если и устал, то не подает виду. Но сил у него на тебя хватит… Мы разошлись на ночь, а утром продолжим… Останется кто-то один.

Факел вывалился из ослабевших пальцев поповского сына.

ГЛАВА 14

Утром Муромец выглядел еще хуже, чем вечером. Кровоподтеки стали сизыми да лиловыми, ссадины покрылись коричневой коркой, но все равно от любого движения из-под корки сочилась сукровица. Добрыня разрывался от сочувствия, видя, как старый богатырь идет к коню прихрамывая, пошатываясь.

Алеша подскочил, помог взобраться в седло. Добрыня сказал, опережая Алешу:

– Илья… Подумай, может быть, все-таки лучше мне?

– Ты его видел, – буркнул Илья.

– Да, но… Ты его тоже потрепал!

– Нет, – пробурчал Илья. – Я бой начал, я должен и завершить. Нечестно иначе.

Он повернул коня, тот тоже косил печально глазом, но, выстоявший в битвах, спорить не стал, потрусил в ту сторону, где в ночи Добрыня видел огонек костра. Алеша за спиной Добрыни прерывисто вздохнул:

– Как думаешь?

– Илья должен победить, – сказал Добрыня с твердостью. Он старался, чтобы голос прозвучал уверенно, но, похоже, перестарался.

Алеша снова вздохнул:

– Он всегда побеждал… Но не может человек побеждать всю жизнь.

– Почему?

– Волхвы говорят, что на силу всегда находится еще большая сила… К тому же Илья уже не так молод. Сила еще есть, но тяжеловат, ловкость потерял…

Добрыня взглянул с удивлением, щеголеватый поповский сын быстро взрослеет, ответил ему по-взрослому:

– Если по правде, то всем нам сгинуть в поле. Если кто не догадается уйти раньше.

– Куда?

Добрыня пожал плечами:

– Где решает не сила. В летописцы, волхвы, калики, отшельники… А кто вовсе устал и душой, тому сидеть на завалинке под солнышком.

Он поймал на себе скользящий взгляд Алеши. Тот помялся, спросил:

– А правда ли, что ты сам однажды уходил из богатырей? Снял доспехи, надел тряпье, скитался по дорогам с нищими?

– Не с нищими, – поправил Добрыня, – а с каликами! А калики – это странный народ… Кого там только не встретишь. И богатырей посильнее нашего Ильи, да только не хотят за оружье браться, и мудрецов повыше нашего Белояна, да только еще большую мудрость ищут, и просто обезумевших, сумасшедших… а может, не сумасшедшие они, а забредшие в своих исканиях так далеко, что для нас они уже не от мира сего… Ты все хочешь спросить, почему я вернулся? Да не от силы вернулся, а от слабости! Намного проще мчаться на коне, махать мечом, сшибаться грудь в грудь… не ломать голову над загадками бытия. И не так страшно. А то, бывало, такая бездна откроется…

Он зябко передернул плечами. Лицо слегка побледнело, синие глаза неотрывно смотрели в ту сторону, куда ­уехал старый богатырь.

Небо подернулось розовой коркой, словно там затягивалась рана, потом розовое сменилось темно-багровым, и сердце Добрыни застучало тревожнее. В груди росла недобрая тяжесть. Алеша то взбегал на самый верх башенки, долго вглядывался, то спускался кубарем, спешно седлал коня, готовый мчаться на выручку старого богатыря…

Добрыня даже не останавливал, у молодого богатыря хватало ума и чести, чтобы останавливаться, пусть даже уже держась за седло.

Звезды начали проступать на темнеющем небе, когда услышали стук копыт. Удары о землю звучали так редко, что Добрыня не заметил, как стиснул кулаки и задержал дыхание. Почудилось, что следующего удара уже не будет…