Княжий пир - Никитин Юрий Александрович - Страница 38

Он уже обнаружил спрятанные в седле по казацкому обычаю золотые монеты, прикинул, что мог бы купить вольную всем друзьям, обзавестись хатой и даже купить стадо коров. А ежели еще кого встретит с таким же кошельком…

Или свой потеряю, сказал себе трезвее. Повезло в первый раз, во второй раз можно и голову потерять. Разбой – дело прибыльное, но больно рисковое. Нет, слово дал – надо добираться в Царьград без всяких драк и лихости.

Кольчуга малость стесняла в плечах, но шлем пришелся впору, как и дорогая одежка. Он не мог нарадоваться разным мелочам, что отыскал в седельном мешке. Видать, либо поединщик был человеком запасливым, либо не одного запасливого обобрал. Деньги пропил, понятно, а три огнива зачем?

Теперь уже его конь шел в поводу, а Залешанин пересел на богатырского коня. Тот сразу пошел как зверь, грозно всхрапывая и кося огненным глазом. Залешанин даже оробел чуть, таких коней видел только изредка под княжескими дружинниками, не чета смирным селянским лошадкам.

Только Петька орал и ругался на всех языках. Когти скользили на булатных пластинах, что укрывали плечи, на шлеме вовсе не усидеть, а в кольчуге когти застревают!

…Дикое Поле, но все же не голое. Уже на следующий день он различил клубы пыли за скачущими всадниками. Определил, что там трое-четверо, а судьбу искушать – богов дразнить. Раз на раз не приходится. В этот раз скорее всего он будет таращить выпученные глаза в небо, а с его еще не задубевшего тела снимут все доспехи. Легко пришло, легко и уйдет.

Ехал затаиваясь в балках, пережидая мелкие отряды. Не просто перегоняли скот или кочевали, а как будто искали иголку в бескрайней степи.

Умный драк избегает, Залешанин скрепя сердце переборол привычку сладко спать по ночам, теперь днем отсыпался, а ночами неспешно ехал на юг, держа направление по звездам. Луна светила ярко, полнолуние, а пока сойдет на нет, много воды утечет.

Степь рассекали длинные клинья леса. Много раз переправлялся через мелкие реки, трижды через широкие, едва не утонул в болоте, а от стычек полностью не уберегся: дважды его догоняли степные удальцы, но везло, да и палица оказалась надежнее, чем их кривые сабли. Выпотрошив их карманы и седельные сумки, он торопливо пускался в путь.

По берегам рек лепились крохотные веси. Он продал лишних коней, а немногие монеты постепенно растратил, покупая хлеб и соль. Народ становился все темнее с виду, Залешанин догадывался, что Царьград уже близко: солнце злее.

Однажды пришлось ехать через россыпь скал. Он задремал в седле, воздух накален, как в печи, но вдруг левую лопатку обожгло, как будто ткнули раскаленным прутом… Он непроизвольно завел руку за спину, лапнул обожженное место, лишь тогда сообразил рухнуть с коня, искать укрытия за камнями. Взгляд василиска проходит сквозь камень, но не убивает, а обжигает. Правда, иные говорят, что есть такая порода этих ящериц, от взгляда которых человек замерзает, как в зимнюю стужу, а ежели каменная стена тонка, то сопли вовсе застывают сосулькой.

Он судорожно шарил по себе ладонями, отыскивая что-нибудь блестящее. Взгляд василиска смертелен и для него самого, если показать, к примеру, зеркало или хотя бы блестящее лезвие меча.

Конь удивленно посмотрел на хозяина, что прячется за валунами, мерно побрел вниз по дороге. Залешанин поспешно отползал, перебегал, прячась за каменными выступами. Еще два-три раза обожгло так, что кожа покраснела, того и гляди пузыри вздуются, но проклятая ящерица хоть коня не трогает, понимает, что человек опаснее. Если его убить, то и конь никуда не денется…

Конь на свист вскинул голову, мотнул гривой, дескать, все понял, побежал шибче. Залешанин выждал миг, пробежал через открытое место, прыгнул в седло, погнал галопом от опасного места, рискуя сломать шею на опасной горной тропе. Пусть герои дерутся с василиском, добывают славу и гребень диковинной ящерицы. А его дело намного проще.

Намного.

Конь пошел быстрее, весело потряхивал гривой. Петька завозился в мешке, вылез, Залешанин поморщился, когда раскрашенная птаха взгромоздилась на плечо. Цепляться приходилось за узкие щелочки между булатными пластинами, Петька качался, взмахивал крыльями, удерживая равновесие, всякий раз царапая щеку жестяными перьями.

– Ты перьями не тряси, – не выдержал он наконец. – Глаза выбьешь. Чего это вы все так взыграли?

Петька посмотрел на него одним глазом, переступил с лапы на лапу, долго умащивался, и все только для того, чтобы посмотреть и другим. То ли дело сова, у нее оба глаза впереди на морде, как у человека.

– Дур-р-рак, – сказал Петька веско.

– На себя посмотри, – обиделся Залешанин. – Сто лет с кобзарями… ну пусть не все время, но мог бы хоть петь научиться!

– Хошь запою? – предложил Петька с готовностью.

Залешанин шарахнулся так, что чуть с коня не упал:

– Нет!!! Лучше уж пусть сто ворон закаркают. Это вам с конем так солнышко в темя клюнуло?

– А может, все же запеть? – повторил Петька с колебанием. – Хорошо-то как…

– Да что с вами?

– Дурень, – повторил Петька еще пренебрежительнее. – Море!

Залешанин потянул ноздрями. В воздухе явно чувствовалось влажное дыхание теплого соленого моря. Даже аромат водорослей, рыбы… Он никогда не был на море, не зрел, но кровь, что почти вся из морской воды, отозвалась сразу, взбрыкивая на перепадах суставов как жеребенок, с разбегу бросаясь в голову, ударяясь в виски.

Внезапно раздался такой дикий вопль, что Петька дернулся, забил крыльями, пытаясь от ужаса взлететь, исчезнуть, ибо человек вдруг вскинул обе руки, длинные, как оглобли, только толстые, завопил тонким противным голосом, оглянулся по сторонам, никто не видит, завопил еще громче, гаже, пронзительнее. Даже попытался вскочить с ногами на седло, но опомнился, да и Петька орал, запутавшись когтями в кольцах кольчуги, одурело бил по голове крыльями.

– Ты чего? – провопил на ухо одуревшему человеку.

– Море!!!

– Ну и что?.. Топиться будешь?

Залешанин счастливо озирался, все тело двигалось, бугры мышц вздувались по всему телу, ходили под кожей шарами, там тоже визжало от счастья и ходило на ушах, кувыркалось по-своему.

– Ура, – прошептал он счастливо, – какой же я молодец!

Петька кое-как укрепился снова, посмотрел круглым глазом:

– Дур-р-рак!

– Не-е-ет, – сказал Залешанин ликующе, – не дурак, если добрался в одиночку. Тебя не в счет, ты ехал на мне. На готовом…

Петька каркнул над ухом так громко, что Залешанин отшатнулся:

– Дур-р-рак!.. Ты тоже… Тебя конь вез!

– Перестань орать «дурак», – сказал Залешанин строго. – Я уже помню, как тебя зовут, неча повторяться. Держись покрепче!

Он пришпорил коня, а тот, еще раньше уловив движение ног, с места перешел в мощный галоп, понесся так, будто старался выпрыгнуть из собственной шкуры, будто решил плюнуть на свою конскую породу и стать большой страшной рыбой, которую все будут бояться.

Воздух подрагивал, в земле тоже чувствовалось неспокойство. Доносился глуховатый рев, что то затихал, то снова слышалось ворчание такого могучего зверя, что не мог и вообразить, но ворчание было не злым…

Внезапно земля стала понижаться, за краем открылось… нечто настолько непривычно лазурное, светло-зеленое, что Залешанин не сразу сообразил, что это и есть море, такое близкое, словно поднявшееся из-под земли.

Волны набегают на пологий берег, катятся далеко-далеко по белому как снег песку, тоже непривычному, песок желтый или красноватый, а тут ровно снег или мел, только блестит каждой крупинкой…

Он чувствовал, что мелко дрожит, как на ледяном ветру. Вырос на берегу огромной реки, каких не видел мир, плавает как рыба, но это… это даже не море! По песням сказителей видел море как большую реку, с теми же волнами, но побольше, такую же прозрачно-серую воду… Разве назовешь волнами эти водяные горы, что зарождаются в неведомых краях, а сюда катят огромные и величавые, будто каждая князь или хотя бы верховный волхв?