Княжий пир - Никитин Юрий Александрович - Страница 32

Над головой раздался дикий крик, Залешанин вздрогнул, рука упала на рукоять исполинской палицы.

На вершине куста сидела… Жар-птица! Изумительно яркая, слов таких не найти, вся желто-зеленая, с красным хохолком на голове, пурпурными перьями в хвосте, изумрудно-зелеными на крыльях. И толстая, как сытый кот, а клюв загнут так хищно, что и орел воззавидовал бы…

Он замер, мальчишка что-то сказал, Залешанин зашипел:

– Тихо!.. Не спугни Жар-птицу!

Мальчишка сказал сквозь слезы:

– Какая это Жар-птица? Это Петя.

– Что за Петя? – прошептал Залешанин, боясь шелохнуться, чтобы не спугнуть диковинную чудо-птаху.

– Имя такое… В Царьграде пети – это, по-ихнему, любимцы. Да не Жар-птица это… Там их как ворон, по всем деревьям гнезда вьют, на всех мусорках сидят, роются…

Залешанин, раскрыв рот, слушал мальца, что видывал так много, а сам поглядывал на дивную птаху, которая в дальних странах, оказывается, заместо ворон да галок.

– А как ты его поймаешь?

Мальчишка всхлипнул, вытер слезы:

– Зачем ловить… Петька, поди сюда!

Он вытянул руку. К изумлению Залешанина, птица в самом деле вспорхнула, от взмаха дивных крыльев у него сердце екнуло от счастья, что узрел такую дивную красоту, будет о чем рассказывать, а птаха сделала в воздухе полукруг, но опустилась не на руку – мол, не ловчий сокол! – а села на плечо мальчишки, что-то сердито застрекотала в ухо, требовательно дергая горбатым клювом за розовую мочку.

– Ишь… – только и выговорил Залешанин, больше не нашелся что сказать, только смотрел, как Жар-птица выговаривает мальцу, а на пришельца подозрительно поглядывает то одним глазом, то другим.

Мальчишка сказал:

– Мне подарили еще в Киеве! Сама дочь одного боярина подарила. Красивая! Очень красивая. И добрая. Меня тогда побили, я плакал, а она мне дала леденцов, а когда я все еще плакал, то подарила эту птицу. Ее еще ругали: мол, дорогой подарок оборвышу! А она отмахнулась.

Залешанин недоверчиво покачал головой:

– Что-то я не видел, чтобы по Киеву такие раскрашенные вороны порхали. Да и в лесах наших стаями не летают…

– Правда! Ей привезли из заморских стран. Из Багдада, страны чудес. Я даже видел того купца, Рыломордом его дразнили…

Сердце Залешанина застучало чаще. Охрипшим голосом спросил:

– А где в Киеве?

– Ближе к Боричевскому взвозу, – ответил мальчишка после раздумий. – Там красивый такой терем…

– У всех бояр терема богатые, – сказал Залешанин. – Какие его приметы?

– Ну… богатые ворота…

– Понятно, дальше ворот не пустили. А скажи, глаза у той боярской дочери серые?

Мальчишка кивнул:

– Да, серые… И лента в косе.

– Ленты тоже у всех, – сказал Залешанин, но сердце стучало все возбужденнее. – Брови темные, а слева у виска родинка… Так?

Мальчишка кивнул, погладил птаху по голове, всхлипнул, вздохнул глубоко-глубоко. На недетски серьезном личике снова проступило озабоченное выражение. Он пытливо посмотрел на Залешанина.

– Возьми, – сказал он и протянул птаху Залешанину.

– Ты чего? – отпрянул Залешанин.

– Возьми, – повторил мальчишка просто. – Ты ж все равно отберешь.

– С чего ты взял?

– Вижу.

Залешанин ощутил, как волна жара прокатилась по телу, залила лицо, а уши запылали как факелы. Мальчишка в самом деле угадал. Видать, поскитался по дорогам, навидался людей всяких-разных.

– Да ладно, – сказал он, осердясь в самом деле, – с чего ты взял, что я заберу только твою птаху? Я и тебя беру.

Мальчишка отшатнулся, в глазах мелькнул страх.

– Меня?

– Да. Негоже тебе здесь оставаться. А мой конь двух вынесет, а не то что… одного с четвертинкой… В ближайшей веси найдем добрых людей. Может, даже совсем бездетных.

Мальчишка вперил в него взгляд, полный такой горячей благодарности, что от неловкости Залешанин ощутил, как покраснела даже спина. Не успел подняться, как мальчишка поймал его коня, подвел, остановился справа, держа повод, голубые серьезные глаза смотрели выжидательно.

Залешанин усмехнулся:

– Никак знаешь ремесло отрока?

Легко поднялся в седло, протянул руку, но мальчишка едва коснулся его пальцев, во мгновение ока оказался сзади на конском крупе.

– Я его в самом деле очень любил, – сказал он, словно оправдываясь. – Он был добрый.

Залешанин стиснул зубы. Не очень-то мир добр к ребенку, если обыкновенная доброта выглядит как нечто особое.

– Не убивайся за ним так. Он умер, как мечтают все мужчины, да не всем удается: в дороге. Сейчас он из вирия смотрит на тебя. Говорит: не плачь, ты же мужчина. Мужчины не плачут.

Мальчишка сопел за спиной, его потряхивало, но скоро приловчился, покачивался в такт, а когда Залешанин начал расспрашивать о дорогах, землях, людях, мальчишка отвечал сперва послушно, затем увлекся, сам выбирал интересные случаи, серый голосок обрел краски, зазвенел, однажды даже засмеялся, и Залешанин вздохнул с облегчением. Мальчишка живуч, а если не давать ему постоянно вспоминать умершего кобзаря, то оклемается быстро.

Диковинная птаха по имени Петька пробовала ехать, сидя у Залешанина на плече, но быстро устала, перебралась в седельную суму, долго там копошилась, устраивалась, бурчала, но заснула наконец крепко, по-мужски.

К вечеру, когда остановились на ночлег прямо в лесу, Залешанин уже не столько жалел мальчишку, сколько завидовал. Такое повидать, в дальних землях побывать, диковинные народы поглядеть! Что в сытом боярстве, ежели только сиднем зад просиживать, добро копить? Дряхлый старик и сопливый мальчонка показывали, как должны жить мужчины!

Мальчишка умело развел костер, сказывался навык, вопросительно взглянул на взрослого, Залешанин кивнул на седельную суму. Пока он расседлал коня, напоил, мальчишка уже вытащил хлеб и мясо, разложил на широких листьях, которые успел сполоснуть в ключевой воде, бережно развернул узелок с солью.

– Готов ужин? – удивился Залешанин. – Быстрый ты.

Он опустил на землю птичье гнездо, где лежало пять некрупных яиц. От костра веяло домашним теплом, мальчишка насадил на прутики ломти хлеба, сырого мяса, поджаривал, в воздухе поплыли ароматные запахи. Поджаренный хлеб весело хрустел на зубах, мясо покрылось быстро выступающими капельками сока.

Из седельной сумы послышался раздраженный крик. Петька выбрался злой, растрепанный, грозно щелкал клювом. Заорал диким голосом:

– Что с воза упало, того не вырубишь топором!

Залешанин от испуга выронил мясо в огонь. Выпученные глаза уставились на диковинную птаху, а Петька перелетел, шумно хлопая крыльями и подняв тучу пепла, на колено мальчишки:

– Враг у ворот! В бой!

Залешанин подхватился, а как палица оказалась в руке, не мог вспомнить. Сказал попугаю, вздрагивая и оглядываясь:

– Простите, боярин… я думал, вы птица…

Мальчишка посмотрел на Залешанина удивленно и, ничуть не удивившись, что птица говорит, сунул ей кусочек жареного мяса. Петька брезгливо отвернулся, тогда мальчишка со вздохом вытащил маленький узелок, высыпал на ладонь горсточку зерен:

– Это последние, Петя…

Залешанин прошептал:

– Он… оно… разговаривает?

Мальчишка удивился:

– Конечно! Ты вот тоже умеешь. Хоть и не так хорошо, как он. Петя даже древних мудрецов знает…

– Здесь вы там не найдете! – закричал Петька мощно. – Проснись – трусы нашлись!!!

– Я этого древнего мудреца уже слышал, – обрадовался Залешанин. – Он у князя на заднем дворе гридней гоняет. Никогда бы не подумал…

Петька нехотя клевал зерна, а когда Залешанин протянул ему ломтик сырого мяса, поглядел недоверчиво, потом перепрыгнул ему на руку, клюнул, Залешанин едва успел разжать пальцы, и кус мяса исчез в дюжей глотке удивительной птицы.

– А ты зерна, – укорил он мальчонку.

– А я думал, что они только их…

– Ага, вороны и то мясо долбят, а у этого погляди какой клюв крючком!.. Молодец ты, Петя… Орел! Да куда до тебя какому-то паршивому орлу.