Княжеский пир - Никитин Юрий Александрович - Страница 74

Залешанин покосился на несчастных, у них за ушами трещало, будто камнедробилка крушила гранитные валуны, а уши двигаются взад-вперед, словно отсекают куски. Во дожили! А не скажешь, что оголодали. Морды как у вепрей, да и жрут как свиньи желуди.

Збыслав кивнул приглашающе:

– Навались!.. Не любишь осьминогов, возьми краба.

– Чего?

Збыслав кивком указал на уродливого рака, только впятеро крупнее, клешни страшные, но от хвоста, где самое сладкое мясо, один отросток.

– Ну, – сказал Залешанин с затруднением, – странный он какой-то… Больной, наверное?.. И запах…

– Лопай, не помрешь. А помрешь, так красиво – в дороге!

– Что-то пока не хочется, – пробормотал Залешанин. Он с опаской потащил на себя краба, тот зацепился второй клешней, сгреб на пол с блюда горку странной белой каши. Зерна крупные, блестящие, блестят от жира, а запах такой, что Залешанин понял, что будет есть даже эти тараканьи яйца… Да ладно, у бабы-яги тоже ел, не перекинулся.

Из-за неплотно прикрытой двери доносился ритмичный скрип ложа, вздохи, довольный рык могучего зверя. Молчаливые слуги быстро убирали пустеющие блюда, вносили на подносах новую гадость, еще страшнее. Залешанин хотел взмолиться, неужели тут не могут есть по-людски, потом прикусил язык. Тут же христиане, а у них вера по одним дням запрещает есть одно, по другим – другое. Может быть, сегодня им надлежит жрякать, хоть удавятся, только эту мерзость, наподобие краба…

Раками Залешанин, как и всякий славянин, брезговал. И не стал бы есть даже под угрозой лютой смерти. Он сам не раз находил утопленников, в истерзанную плоть которых вцепилось с десяток раков. Есть раков – это все равно, что жрать мертвечину. Нет, ни за какие сокровища…

Гости ели с таким азартом, что он, роняя слюни, чувствовал, как из голодного желудка поднимается раздражение. Пересилил себя, сказал смиренно:

– Ладно, под такую еду как раз случай один припомнился… Когда мне на постоялом дворе рассказали, я чуть со смеху не помер!

Збыслав, с набитыми щеками, кивнул заинтересованно, а Рагдай посмотрел подозрительно:

– Только чтобы про дерьмо не упоминал, ладно?.. А то пожалеешь, что не помер.

Залешанин ахнул:

– С чего ты взял? Чтоб я такое рассказывал за столом?

– Да уж больно рожа у тебя честная… Чересчур.

– Ну что ты!

– И не про раздавленных клопов или жаб…

Залешанин оскорбился:

– За кого меня принимаешь? Про любовь!

– Про любовь давай, – согласился Рагдай. – Только что ты знаешь про любовь?

– Ну… скажем так, слышал. А хозяин постоялого двора рассказал, как с любовью тут, в Царьграде. С разными штучками! Я, что, как слышал, так и рассказываю… Словом, пошел наш Зверодрал к Раките… ну ты ее знаешь, эта та засидевшаяся в девках, толстая такая… чья-то дочь. Только полез, а она вдруг капризно: ну что ты сразу так грубо, как жеребец? Вон какие ромеи вежественные, сперва ласкают, разнеживают… Насмотрелась, значит, зараза на ихнее разложение. Говорит, посмотри на мою грудь, возьми в губы, вон они у тебя какие толстые… Ну, купцу делать нечего, баба-то сладкая, стал делать, что возжелала, чмокал и чмокал, самому понравилось, потом почувствовал, что в рот полилось теплое. Глотнул и спрашивает: что, мол, молоко прорезалась, что ли? А она аж извивается от наслаждения: ах, говорит, как хорошо… У меня, говорит, чирей давно созрел громадный, с кулак, но все прорвать не мог. Спасибо, милый…

Рагдай тупо посмотрел на смерда, отодвинул блюдо с кальмаром. Взгляд его был тяжелее подкованного слона. Не говоря ни слова, вылез из-за стола. Збыслав замер с набитым ртом, лицо начало покрываться синюшной бледностью. Один из купцов прорычал:

– В самом деле жаль, что не помер…

Залешанин прислушался, но голос Рагдая донесся уже со двора. Посмеиваясь, заглянул в спальню. В роскошной постели белое нежное тело Синтины показалось таким благоухающим, что на миг лежащее рядом могучее тело купца Зверодрала показалось медвежьей тушей. Зверодрал спал, черные волосы Синтины расплескались по его могучей груди, путаясь с черной шерстью. Одной рукой она обхватила его за шею, головку положила на грудь, спали без задних ног.

Залешанин сделал шаг назад. Синтина словно почуяла, ее веки затрепетали, приподнялась. Взгляд темных, как маслины, глаз был еще туманным от короткого сна:

– О, мой могучий гиперборей… У меня нет сил подняться…

– Я вижу, у Зверодрала их нет тоже, – улыбнулся Залешанин. – Так что набирайтесь, они вам еще понадобятся. А нам пора. Торговые дела, сама понимаешь…

Он еще раз улыбнулся и отступил, плотно закрыв дверь. Пока шел по коридору, нежное видение померкло, а когда вышел на улицу, вдохнул свежий воздух ночи с запахом морских волн, растворились как дымка и Синтина, и ее роскошь… Ничто не сравнимо с его Березкой. Никакие женщины мира… ничто и никогда…

Он проглотил комок в горле, вскинул голову, чтобы лицо было сухим.

Звезд высыпало множество, но пришлось постоять в полной черноте, пока глаза освоились. Иногда где-нибудь проплывало оранжевое пятно: городская стража носила факелы с собой, такие же факелы несли перед носилками загулявшего богача.

– Пошли, – сказал Рагдай недружелюбно. – Но если расскажешь еще какую-нибудь гадость… клянусь богами, сам тебя удавлю!

– Да я что, – пробормотал Залешанин виновато, – я когда увидел, что ты ешь, вот и подумал, что… гм… что-то похожее…

Он глазом не успел мигнуть, а витязь уже бесшумно исчез в слабой тени, что дома отбрасывали от звезд. Он зачем-то пропетлял по переулкам, выбирая самые темные. Залешанин не сразу догадался, что витязь сбивает со следа всевидящих магов: новолуние, на небе только звезды, а если нырнешь в угольно черную тень, то никакие маги не уследят, где вынырнешь. Хоть магов как собак нерезаных, но зеркало на всех одно, замаются поворачивать во все стороны…

Когда пробежали под навесами две или три улицы, Рагдай прошептал буднично:

– Все.

– Ты о чем? – удивился Залешанин.

– Все, говорю, на сегодня. Пойдем спать.

Залешанин раскрыл рот так, что нижняя челюсть уперлась в колени: