Княжеский пир - Никитин Юрий Александрович - Страница 22

– Во зверь, – прошептал Владирог. – Ты мог бы стал у князя не последним из дружинников!

– Это для тебя честь, пес, – сказал Залешанин презрительно. – А я – волк!.. Моя нора в темном лесу, а не в собачьей конуре.

– Мы живем в теремах, – обиделся Владирог. Он выпрямился, голос стал суше. – Это великая честь – быть верным псом киевского князя! Тебе бы поклониться князю, повиниться! Авось, простил бы за такую силищу. Ну, сперва походил бы за конями, конюхи – тоже люди, а потом, глядишь… Я попробую замолвить слово. Ничего не обещаю, сам понимаешь, но попробую…

– Спасибо, – сказал Залешанин беспечно. Его глаза смотрели вдаль, из-за виднокрая выглянул край солнца, брызнул в лицо так весело, неожиданно, что он отшатнулся, засмеялся счастливо, повторил, – Спасибо, не надо.

– Почему?

– Пес из конуры не зрит такого восхода солнца. Ему забор мешает! Да и цепь далеко не отпустит. А вот волк…

– Ну смотри, – сказал Владирог. Он начал придерживать коня, но Залешанин ехал все так же, и Владирог повторил уже с сумрачной угрозой. – Ну, смотри… Да, к слову, тебя ж вроде посадили под крепкие запоры?

– Было дело, – отозвался Залешанин, он не обернулся, но слышал, как Владирог пустил коня следом, поехал шагах в трех.

– Но как же…

– Ты что, меня не знаешь?

– Знаю, но… Там запоры надежные, сам видел. Как ты сумел? Или кто помог?

Залешанин повернул голову. Владирог ехал напряженный, глаза упорно смотрели ему в спину. Встретившись глазами с Залешаниным, почему-то вздрогнул, в замешательстве отел взгляд.

– Ладно, не говори. Ты в лес, аль как?

– Аль как.

– А это куда?

– Не спрашивай, и тебе не совру, – ответил Залешанин, посоветовал: – Возвращайся. Еще хватятся. А ежели кто заметит, что вернулся той дорогой, какой ускакал я, то не видать тебе старшей дружины.

Владирог остановил коня так резко, что тот едва не сбросил его через голову, а потом оскорблено поднял на дыбки. Залешанин захохотал и пустил коня вскачь. Встречный ветер охлаждал лицо, трепал волосы и конскую гриву. Земля с грохотом бросалась под конские копыта, исчезала, едва проскочив за стременами, а впереди степь уходила в бесконечность, лишь иногда на виднокрае то справа, то слева темнели гаи, рощи, темные клинья леса.

Свежий утренний ветер обдувал лицо, вдали начала разрастаться стена леса, и Залешанин ощутил, как гадкое чувство растворяется подобно смрадному дымку на чистом воздухе.

Владимир долго глядел вслед ускакавшему смерду, а когда тот исчез из виду, все еще делал вид, что смотрит вслед, хотя душа уже обогнала разбойника, влетела в Царьград, пронеслась по широким знакомым улицам, ворвалась в императорский дворец, где каждый уголок знаком за два года службы в охране…

Снизу со двора доносились вопли, конское ржание, звон оружия. Воевода Претич не упускает случая, чтобы не заставить княжеских гридней побегать с камнями на плечах по двору, а самые здоровые берут на плечи своих коней и тоже бегают по кругу как жеребцы при виде кнута.

Вздохнув, Владимир медленно, как старик, нащупал подошвой сапога перекладину лестницы.. Он сам чувствовал, что спускается только его тело, а душа уже проникла в покои принцессы Анны, ухватила ее в объятия…

А внизу воевода, страшно выпучив глаза, орал на Чеймана. Сын печенежского хана для старого воеводы был просто сукиным сыном, которому от младшего дружинника до старшего, как до Царьграда на карачках:

– Усы отращивать мало, надо еще и работу делать!.. Ты должен доказать, что ты не коза на веревке, а ратник!.. И не простой, а тот, который и в строю дерется, плечо в плечо с другими… Как зовется такой ратник?

– Сратник, – промямлил Чейман несчастным голосом.

– Правильно, соратник! – одобрил Претич. – Когда втемяшишь в голову, что бои в городе – это не в степи, и тут надо не рвы строить, а завалы копать?..

Чейман робко проблеял:

– Как это… завалы копать?

Претич рявкнул:

– Молчать, когда я тебя спрашиваю! Ты воин или где? В бою или что? Дружинник должен блистать не умом, а доспехами. Вот погляди, как у меня все сверкает!.. А вон у князя так и вовсе сияет так, что глаза на лоб лезут…

Владимир скривился еще больше, воевода если похвалит, то будто помоями обольет:

– Ей, Претич!.. Не мори мальцов. Вроде бы большой войны не намечается, а ты с них по три шкуры спускаешь!

Претич огрызнулся сердито:

– А Дикое Поле? Когда разбили Хазарию, пусть даже вкупе с печенегами, сразу бы забрать все земли себе! А так расчетвертовали на три равные половины!.. Вот и копошится там всякое…

Пока Чейман в муках пытался понять, как это, странные слова знатных русов, воевода буркнул что-то вроде: живут тут как свиньи в берлогах, махнул рукой и удалился на задний двор, где заставлял бегать с мешками камней на спине. И хотя бедный Чейман раньше думал, что свиньи вроде бы в берлогах тоже не живут, даже в этих берложьих краях, как и непонятно как расчетвертовать на три части… тем более, на три половины, но это ему нельзя, а князьям, наверное, удается. Это и зовется ромейским словом «политика», что начинает приживаться и при киевском дворе.

За спиной Владимира страшно заржали кони. Он ощутил холодок тревоги, но чутье и запах подсказали, что это приближается не страшный див, а всего лишь верховный волхв. Голос за спиной прогудел густо, будто шел из-под корней старого дуба:

– Чего шерсть дыбом встала?.. Хорошая новость!

Белоян подошел широкий, переваливающийся на коротких ногах, пасть оскалил так, что шарахались даже на другом конце двора.

– Брешешь, – сказал Владимир недоверчиво.

– Волхвы никогда не врут, – наставительно изрек Белоян. – Они могут утаивать правду, недоговаривать, переиначивать… но разве это ложь?

– Давай твою новость, – потребовал Владимир. – Посмотрим, стоит ли она…

Белоян сказал медленно, словно уже раздумывая, не повернуть ли обратно:

– Да так, пустячок… Я нашел из чего выковать тебе меч.

Владимир подпрыгнул:

– Ты… Давай неси!

– Ага, неси! Мне только поднимать такие глыбы…

Владимир опомнился:

– Тьфу, прости. Ты ж только меду унесешь хоть сарай, хоть всю пасеку… Давай, веди. Я сам отнесу в кузню, ничьим лапам не доверю.