Князь Владимир - Никитин Юрий Александрович - Страница 121

Тавр произнес в мертвой тишине, когда все затаили дыхание, боясь пропустить хоть слово:

– Княже… непотребные слова, хоть и сказанные благородным князем, недостойно повторять кому бы то ни было…

– Говори! – вскрикнул Владимир.

Он привстал, затем, как будто опомнившись, сел и положил руки на подлокотники кресла.

– Княже… это такие слова, что и самый подлый раб устыдился бы их низости. Негоже нам…

В мертвой тиши, когда слышно, как звенит напряженный воздух, Владимир сказал тихим зловещим голосом:

– Го-во-ри…

Тавр судорожно перевел дыхание, по его лицу пробежала тень. Глаза расширились, он словно бы снова увидел нечто ужасное.

– Рогволод сказал, что ты – подлый раб и сын рабыни, что ты недостоин носить одежду свободнорожденного. Ты – тралл, по тебе плачет ошейник…

В палате пронесся вялый шум недовольства. Владимир заметил и две-три ехидные усмешки. А Тавр повысил голос, сказал горько, словно выплеснул чашу змеиного яду:

– Еще он сказал, что все новгородцы – подлый сброд рабов. Потому они и приняли князем раба, потому что сами твари. Они ничего, кроме плетей, не заслуживают, но у него хватит плетей, чтобы проучить их всех!

Теперь все потонуло в грозном реве. Гул стоял такой, что во дворе послышались испуганные голоса, тревожно заржали кони. По всей палате мелькали красные от гнева лица, у других вовсе бледные от ярости. Вздымались кулаки, над головами блистали клинки мечей. Слышались сиплые от лютости голоса:

– На Полоцк!

– Проучить!

– Стереть! Как Святослав стер с земного лика хазар!

– Рабы? Да мы их… Да мы…

– Князь! Что молчишь? Ты князь или не князь?

– Сжечь! По камешку разобрать!

По палате метался бледный тысяцкий Твердислав, верный, преданный, но не шибко умный, успокаивал, утихомиривал, к досаде Владимира. Наконец шум начал стихать, теперь уже Твердислав повернулся к Владимиру, раскинул руки, сдерживая других и как бы сам говоря за всех в палате. Лицо перекошено, как у падучего, он давился яростью. Зубы стучали, как в припадке, изо рта брызгала слюна.

– Княже! Немедля… слышь, немедля веди нас! Сотрем, зничтожим! Нас, вольных новгородцев, плетьми? Никто так не оскорблял нас, да за это только кровью…

– Кровью Рогволода! – закричали из заднего ряда.

– Кровью Рогволода и всего его выплодка, – сказал Твердислав хищно. – Нас запомнят! Они узнают руку новгородцев!

Владимир молчал, черные глаза украдкой просматривали злые лица. Крики раздались еще свирепее:

– Князь! Пошто молчишь?

– Князь, веди нас, а то…

– Княже, это воля всего народа новгородского! Если не послушаешь, то вот тебе бог, а вот порог! Призовем другого князя, что возьмется отплатить за обиду великую.

Владимир поднялся, вскинул руку. Шум начал медленно стихать. Толпились поближе, ловили, что скажет.

– Люди новгородские. – Голос его был несчастным, все слышали, как дрогнул и задрожал, но юный князь справился с собой, сказал тяжелым, но сильным голосом: – С нелегким сердцем принимаю решение… Обиду, которую нанес мне Рогволод, прощаю…

Палата взорвалась негодующими криками. К нему лезли разъяренные лица, озверевшие, оскаленные, горящие злобой и ненавистью. Был миг, когда Владимир дрогнул: как бы в самом деле его не вышвырнули прямо из окна. Он поспешно вскинул обе руки, крикнул звучным голосом, перекрывая шум, каким кричал на поле битвы:

– Тихо!!! Я сказал, прощаю свою обиду! Но никогда не прощу обиду, нанесенную Новгороду. Я здесь с малых лет, это мой родной город, здесь моя душа и мое сердце. В каждом из вас – частица моей души. Кто плюнул на вас, на мой город – плюнул в мою душу… Я поведу полки на Полоцк! А вы, дорогие мои, увидите, как будет воевать за вашу честь и доброе имя ваш новгородский князь Владимир!

Он нетерпеливо ходил по горнице, ожидая Тавра. Когда тот переступил порог, молча обнял его, расцеловал, быстро провел в свою потайную комнатку. Там еще раз обнял, усадил на скамью.

– Спасибо!

Тавр загадочно усмехнулся:

– Чудно говоришь, князь. Нам отказали с таким позором, а ты благодаришь?

Владимир отмахнулся:

– Ладно, я к твоим шуточкам уже привыкаю. Трудно расшевелить того надменного гордеца?

– Нисколько. Обыкновенный вояка, сильный и суровый, типичный викинг. Споры привык решать мечом. Ума у него не больше, чем в той лавке, на которой сидишь. Напротив, я следил, чтобы не переборщить… А то бы не только бород, но и голов бы лишились.

– Вам стригли бороды? – воскликнул Владимир уже в непритворном гневе. – То-то вижу, чего-то тебе недостает…

Тавр отмахнулся:

– У меня была и так лишь для виду, короткая. Я вообще больше люблю обычай брить подбородок и щеки.

– Почему не сказал в палате?

– Такой крик стоял, слова не успел вымолвить.

Владимир на мгновение задумался, Тавр видел, как потемневшее лицо внезапно просветлело. Князь сказал негромко:

– Даже лучше, что не успел… Мол, постеснялся, вражду к тому же разжигать не хотел… Правду утаил ради миролюбия! Скажем погодя, когда страсти начнут стихать. Выберем нужный момент, когда потребуется взрыв недовольства и… Ну, Тавр, много ты перенес за меня на тайной службе.

Тавр медленно пожал плечами:

– Служба была недолгой. Это еще ничего… А что будет дальше?

Владимир оскалил зубы:

– Не тревожься, дальше будет еще хуже. Ты же знаешь, жизнь как в сказке: чем дальше, тем страшнее. Но за эту службу жалую тебя званием воеводы… и даю изгонный полк!

Тавр вскочил:

– Княже! Это слишком великая честь. Я молод, а к тому же – незнатен. И так косятся, что ты пожаловал меня боярством. Обойдя многих, не вызову ли недовольства? На себя – ладно, но достанется и тебе.

– Время удачное, – возразил Владимир. – В какое другое начали бы роптать, а сейчас тебе все сочувствуют. Обиженный, оплеванный, с постриженной бородой – поведешь самый опасный полк мстить за обиду великую! Кто скажет хоть слово супротив?

Сувор принес каву, а молодой гридень по его знаку расставил по столу тарелки с ломтями холодного мяса, миску с горячей гречневой кашей. Тавр поблагодарил кивком, сказал нерешительно: