Князь Владимир - Никитин Юрий Александрович - Страница 118

Тавр прибыл часом позже, на пару шагов опередив Панаса и Кременя. С той радостью, как обнимали, Владимир ощутил, что его воспринимают не как князя, новгородского или великого, а – что пока дороже – как потерянного и найденного сына.

Тавр всегда одевался скромно, но сейчас Владимир ощутил, что на этот раз простота идет от бедности. Как и исхудавшее лицо, голодный блеск глаз, темные пятна обморожения на щеках.

– Разбирайте свои дома и земли обратно, – сказал он со щемом в сердце, – и еще угодья предателей…

Войдан равнодушно кивнул, Тавр отмахнулся:

– Заберем. Ты говори быстрее, какие у тебя силы? Что можем успеть, пока Ярополк дознается?

Войдан остро взглянул на Владимира:

– Я заметил, что варяги никого из города не пускают.

– Твои уроки, – кивнул Владимир. – Пусть Ярополк пока видит сладкие сны. А мы окропим победу, посадник накопил хорошего вина, и до утра решим, на что хватит сил…

Тавр перехватил понимающий взгляд Войдана, кивнул. Даже возмужав и взматерев, князь не говорит, как Ярополк, «я», а только «мы».

Солнце пошло к закату, ветерок стих, воздух был теплый, чистый, напоенный запахами пробуждающейся земли. Народ, празднично одетый, стягивался на площадь, где все еще стучали топоры. Новгородские умельцы помост поставили прочный, а колья вбили оструганные мастерски, с правильно заостренными кончиками.

От терема послышались крики, ругань. Тащили посадника, его помощников. Один кол поставили выше других, как раз для того человека, кто волею Ярополка был выше всех в Новгороде.

Добровольные помощники принесли лестницы. Десятки рук схватили пленных, потащили наверх. Двое орали и отчаянно сопротивлялись, а посадник повис в грубых руках, глаза его закатывались.

– Погляди сверху на свой город, – приговаривали ему почти ласково. – Ты ж был выше всех, нас за людев не чел! Вот и будь выше.

Острие кола сверху тонкое на длину среднего пальца, разве что малость толще, затем медленно расширялось. Какое-то время можно держаться, напрягая мышцы задницы и сжимая ногами гладко обструганный ствол, но никто не продержится вечно. Усталость побеждает любого богатыря, но даже тогда у немногих хватает мужества расслабить мышцы и помочь себе умереть быстро.

Наместник начал кричать и дергаться на колу первым. Его грузное тело просело, кол обагрился кровью и слизью. Завыл еще один, в смертной муке запрокинул голову, кровь потекла темная, будто и не человека казнили вовсе, а вурдалака.

В толпе смеялись, хлопали в ладоши, подбадривали, советовали, как продержаться дольше. В воздухе стоял теплый запах свежей крови и свежих внутренностей вперемешку с содержимым порванного кишечника. В толпе собравшихся мальчишки-разносчики бойко торговали ячменными лепешками, булками и пирогами.

Потом часть народа отхлынула к капищу, там жрецы приносили в жертву детей посадника. По подсказке новгородцев пымали несколько ярых сторонников Ярополка, коим пожаловал дома и земли воевод Владимира. Для них спешно начали ставить еще колья, а кому не нашлось места, тех Владимир велел повесить на крюках за ребра возле городских ворот.

Жен и старших дочерей предателей отдал викингам и просто охочим на потеху, младших – в жертву Перуну, а дома – на поток и разграбление. Земли вернул прежним хозяевам, не взяв себе ни щепочки.

Войдан еще в первый день собрал сотников, велел проверить, кто и насколько в их старшей и младшей дружинах готов к бою, а кто и к походу на Киев. Все кузницы работали, удивляя и настораживая викингов, круглые сутки. Оттуда выносили охапками еще горячие мечи, топоры, кривые сабли. Заново перековывали коней, готовили к дальней дороге.

Главному войску викингов оставалось два дня хода, чтобы добраться до Новгорода. Владимир спешил за эти два дня переделать все дела, чтобы увести эту жадную до крови толпу в глубину Руси.

Задерганный, усталый, он валился с ног, а в седле проводил времени больше, чем на ложе. Когда приехал в терем, осушил большую чашу крепчайшей кавы, сердце застучало чаще, но сил почти не прибавилось. Кава тоже не придает сил, как объяснил волхв, а берет из его же запасов. Но откуда их брать, если уже все выметено, по сусекам поскреб и вычистил?

Обедал стоя, как конь, так еще можно противиться сну. Когда дверь распахнулась, Владимир ожидал Тавра, но на пороге возник перекошенный силуэт Сувора.

– Княже, к тебе послы!

– Кто? – переспросил Владимир. Сувор двоился и расплывался в его глазах, будто в его личину поселилась Мара.

– Послы!

– От кого? – Он ощутил, как сон начал отступать, а сердце похолодело. – От Ярополка? Или от Рогволода?

– Нет, княже. Заморские! Правда, гутарят по-нашему, только язык малость чудной.

– Не до послов, – ответил Владимир. – Накорми, пусть ждут до утра. Утро, мол, вечера мудренее.

– Как скажешь, княже, – ответил Сувор, но остался на месте. – Подождут так подождут. Только они вроде бы помощи просят!

Владимир горько засмеялся:

– Помощи? У нас? Самому впору вешаться или топиться. Зови! Интересно, кому это еще хуже, чем нам… Нет, приведи их в малую палату. Там сейчас Добрыня с боярами, Тавр. Я сейчас приду.

Сувор удалился. Владимир осушил еще чарку кавы, набросил княжеское платье и спустился в малую палату. Пир там угасал, но пиры Владимира были теми кострами, которые только ждут новой охапки хвороста. Едва Владимир вошел, за столом раздался довольный гомон, отроки забегали чаще, сменили скатерти. Пировали все свои: Добрыня, Тавр, Стойгнев, Панас, Твердохлеб, молодые бояре и двое тысяцких.

Гостей еще не было, но едва Владимир сел, как за дверью послышались голоса. Дверь распахнулась, в палату вошли люди, от которых сразу повеяло железом и кровью. Рослые, крутоплечие, суроволицые, все в доспехах: не парадных, а бранных, погнутых и рябых, словно их клевали птицы с железными носами.

Владимир невольно взглянул на сапоги прибывших. Стоптанные подошвы и сбитые каблуки, пыль заполнила трещины. У одного потертости от стремян, остальные явно бились пешими.

Вперед выступил седоусый мужчина, шлем держал на согнутом локте. Белые волосы свободно падали на плечи. Коричневое лицо настолько иссечено морщинами, что шрамы почти прятались среди них. Глаза у него были светло-голубые, цвета северной морской волны.