Князь Рус - Никитин Юрий Александрович - Страница 69

Стены Нового Иерусалима были по его настоянию поставлены из толстых бревен, вбитых в землю в два ряда. Сверху тоже были бревна, тоньше. Он помнил, как трижды возникал горячий спор, когда приходило время подновить стену, поправить врата. И каждый раз ему все труднее приходилось убеждать в необходимости заменить гнилые бревна, выделить деньги на расчистку рва, послать людей на вырубку кустов вдоль стены. Он чувствовал, что в следующий раз ему сказали бы прямо: никаких народов Гога и Магога нет, мы – единственные люди на свете, глупо тратить силы на эту проклятую крепостную стену, к которой вот уже лет триста никто не подходил с оружием…

Сейчас, как он видел, наверху крепостной стены на широких камнях были разложены костры. В огромные котлы таскали воду, в другие – смолу. Снизу подавали в корзинах тяжелые камни, их надлежит швырять на головы осаждающим. Дважды веревки рвались, корзины падали со страшным грохотом, взметая пыль и оставляя глубокие вмятины в твердой земле.

Страшно ревели быки, горестно мычали коровы, блеяли овцы и козы, испуганно ржали кони. Град загромоздили тяжело груженные телеги, измученные люди не знали, куда загнать свои стада скота.

В переполненном городе воды уже не хватало. В летнюю жару источники пересохли, уровень воды в колодцах понизился, а сейчас стоял на прежнем уровне. Жителям Нового Иерусалима хватало бы с избытком, но с беглецами из окрестных весей у колодцев пришлось поставить стражу. Дров не хватало. Даже зажиточные уже питались растертым зерном и сырым мясом, мучной болтушкой. Хлеб стал дороже вчетверо, а дрова вдвое дороже хлеба. Лишь мясо было дешевым, как никогда: скот издыхал от тесноты и голода.

Навоз и нечистоты вывозить было некуда, воздух гудел от несметных роев огромных зеленых и синих мух. Дворы смердели, люди задыхались, Соломон страшился чумы, что возникает от скопления таких нечистот и тесноты немытых людей.

С ним почтительно здоровались, кланялись чуть ли не до земли, называли спасителем. Он горько усмехался: град вот-вот падет в жадные руки скифов. Правда, если бы не подновляли стену, то скифы уже вырезали бы здесь всех, а город сровняли с землей.

Среди рабочих, что таскали камни, Соломон заметил высокого худого парня, нахмурился, крикнул:

– Ламех!.. Эй, Ламех!

Парень суетливо уложил камни, так же суетливо подбежал, часто кланяясь, руки прижимал к груди. Соломон чувствовал боль в сердце. Ламех, усерднейший ученик и знаток Завета, сейчас таскает камни вместе с простыми рабочими, а его тонкие пальцы, приспособленные для вырисовывания букв, сейчас обтесывают колья.

Да, он смиренно переносил все тяготы, не роптал, но Соломон с великим сочувствием смотрел в бледное, но исполненное веры решительное лицо молодого толкователя Учения.

– А вижу, ты из немногих, кто не пал духом.

– Мой бог дает силы, – ответил Ламех с поклоном. – Мой народ уже воевал с силами тьмы. И – выжил.

– Да, Ламех… Из века в век, из тысячелетия в тысячелетие идет битва… настоящая битва! Я не говорю об этих крохотных битвах за царства, земли, скот и женщин!.. Идет битва между силой и умом.

Ламех поклонился, но взгляд был внимательным:

– Я весь внимание, учитель.

– Да, эта битва настолько долго тянется, что о ней уже пошли сказки, песни…

Ламех вскинул брови:

– Даже песни?

– А о богатырях, которые побивают злых колдунов?

Ламех качнул головой:

– А, вот какая битва… Ну, в сказках иногда мелькают и добрые волшебники. Хотя, верно, народ не понимает, а раз не понимает, то боится всех, кто умнее. Даже работа простого кузнеца для них настолько удивительна, что их причисляют к колдунам. А что говорить про лекарей, мастеров, умельцев? Ты прав, учитель. Но сейчас нам от этого не легче. Эти дикие люди помешаны на силе. Они постоянно бахвалятся мощью рук, гордятся шириной плеч, ростом…

Он говорил с таким сарказмом и неприязнью, что Соломон удивленно всмотрелся в молодое бледное лицо:

– Уж не завидуешь ли ты?

Ламех оскорбленно отшатнулся:

– Ребе, как ты можешь?

– Ну-ну, – сказал Соломон успокаивающе, – не надо так горячо… Ничего нет зазорного в том, что ты позавидовал…

– Ребе! – вскричал Ламех.

– Всем нам время от времени хочется быть огромными и сильными, – сказал Соломон понимающе. Ламех поперхнулся и умолк. – А что? Просто так уж Яхве распорядился, что нельзя идти по двум дорогам сразу. Мы выбрали одну, скифы – другую. Дорог много, но только одна ведет к истине… Ламех, я договорился с князем гоев, что нашим лекарям дозволено посещать больных и сирых в захваченных весях.

Ламех спросил недоверчиво:

– А за этим ничего не кроется?

– Нет, я пока ничего особенного не задумал.

– Нет, со стороны скифов!

– Ну, Ламех, разве эти дети степей способны хитрить? У них все как на ладони. Они вообще не знают слова «обман». Разве что у нас научатся. Так что я решил послать тебя…

Ламех пошатнулся:

– Ребе, я не смогу!

– Надо, – сказал Соломон устало. – В весях еще много людей. Скифы нарочито пропускают в град, дабы мы задохнулись в нечистотах. Значит, скорее выйдем из града, а в открытом поле нас побьют с легкостью.

– Но меня сразу убьют!

– На то воля Яхве, – ответил Соломон хладнокровно. – Но я не думаю, что так вот и убьют. Они соблюдают какие-то законы. Свои, варварские, но все же законы. Убивают только в бою…

Ламех возразил:

– Да? А когда ворвались в веси, нам рассказывали, то убивали всех! Даже женщин и детей!

Соломон в раздумчивости развел руками:

– Да, так было… Значит, убивают в пылу боя, в неистовстве, которое у них считается священным. Ярость к ним нисходит, как они полагают, от богов. А раз так, то боги и в ответе. Но зато потом безоружных не убивают. В весях немало людей, которые просто не могут добраться к нам. Старые, немощные, а то и молодые, которые не оставят больных или престарелых родителей. Они все нуждаются в ребе!

Когда Ламех подошел к воротам, земля колыхалась под ногами, и он страшился, что не попадет в раскрытые створки, даже если бы рядом с воротами снесли и часть стены.

– О Яхве, – бормотал он, – ну зачем я, по какой дури, выучил язык древних скифов? Лучше бы остался погонщиком скота, как мой отец, как мои братья! Верно говорит ребе: во многих знаниях – много печали. А я, видать, переполнен знаниями и мудростью, ибо что печаль – меня разопнут, сожгут, потом отрубят руки и ноги, повесят, с живого сдерут кожу, а в довершение еще и выколют глаза…

Ворота за спиной захлопнулись. Ламех постоял, его трясло с такой силой, что зубы едва не отхватили язык. Ощутил вкус соленого во рту, охнул, заставил себя потащиться обреченно навстречу смерти. Старому Ездре просто повезло, что его не тронули, кому нужна его седая борода, а его, молодого и умного, тут же предадут лютой казни, ибо известно, как дикие и злые ненавидят умных и одаренных богом!

Утреннее солнце светило прямо в глаза. Полуослепленный, он брел от стен града, которые теперь казались надежными и крепкими. А впереди был далекий топот, дикие крики, нечеловеческий хохот.

Бормоча молитву, он сделал еще несколько шагов, ноги тряслись и подгибались, как вдруг впереди прогремел перестук копыт. Из облака пыли выметнулся огромный конь, пасть была как у дракона, глаза словно пламя, а копыта, что нависли над головой, были размером с тарелку.

Страшный голос обрушился сверху как удар молота:

– Кто ты есть?

Дрожа, он вскинул голову. Вот как приходит смерть, подумал смятенно, вот как приходит она, да еще в каком страшном облике…

– Я… я… – пролепетал он. Горло, перехваченное страхом, отказывалось проталкивать слова. – Я…

– Что? Говори, а то сорву голову и скажу, что так и ­было!

Всадник объехал его сбоку, и у Ламеха вовсе отнялся язык. На огромном боевом коне гордо восседала могучая женщина – высокая, мускулистая, широкая в плечах, настоящая великанша. Она была в кожаной безрукавке, голые плечи блестели, как отполированные ветром валуны. Полы безрукавки небрежно соединял кожаный шнур в два ряда. За ее плечами торчала рукоять гигантской секиры, на крюке седла висела боевая палица – Ламех не поднял бы ее и двумя руками, гигантский лук, а сзади из короба торчали стрелы немыслимой величины.