Князь Рус - Никитин Юрий Александрович - Страница 54

Он перешагнул порог покоев Соломона, замер в испуге. Ребе склонился над столом, а над ним во властной позе стояла высокая и прекрасная в своей хищной красоте тцарица скифов. Она была как демон ночи, пугающая, хищная, и когда ее твердый взор упал на Нахима, он согнулся будто от удара в живот.

– Что?.. – пролепетал он холодеющими губами. – О Яхве! Разве можно так пугать? Я уж подумал невесть что.

Соломон оторвался от карты, он водил пальцем, едва подслеповато не касаясь ее носом. Глаза его были красные как у старой, больной рыбы.

– Нахим, мальчик мой. – Голос его был усталый, но в нем звучала счастливая нотка. – Боги снова сохранили тебя и вернули нам. У нас высокий гость. Это – тцарица скифов. Судя по твоему виду, ты ее знаешь. Зовут ее… зовут ее… Исфирь!

Он нарочито тянул, а когда выпалил ее имя, Нахим в самом деле едва удержался на ногах. Вот почему она с черными как ночь волосами, вот почему ее стан тонок, нос как выточен, скулы приподняты гордо, а черные как маслины глаза блещут загадочным огнем!

– Исфирь… – повторил он зачарованно. – Но у нас не было женщины по имени Исфирь. Я ничего не понимаю, ребе!

Голос был молящий, Соломон кротко усмехнулся:

– Исфирь рассказала историю, полную радости и печали. Она из другого колена. Они бежали, спасаясь, как и мы, в неведомые земли. И они жили счастливо до недавнего времени. Увы, злые народы нахлынули как потоп, поглотили их племя, истребили. А Исфирь спас от гибели, ее готовились принести в жертву, как раз самый ненавистный для нас человек!

Нахим выдохнул обреченно:

– Князь Рус…

– Он. И теперь Исфирь – его верная жена. Странно было бы, если она была бы не верна человеку, который ее спас! И который ее никогда не обижал.

Нахим сел, повесил голову.

– Ты хочешь сказать, что она не сможет помочь своему народу? Но ведь закон разрешает обманывать всякого, кто не иудей? И преступать клятвы?

Соломон покосился на Исфирь:

– Гм… Гои – не люди, преступление перед ними – не преступление. Но ежели у них так сильны законы чести, то, значит, они подчиняются этим законам. Странным, диким, варварским, но – законам! А когда законам повинуются даже цари… или вожди, как у них, то это уже не разбойники. Или не совсем разбойники.

– Ребе! – воскликнул Нахим. – Но разве к ним можно относиться как к людям? Что гласит закон?

– Закон гласит иначе, – согласился Соломон. – Но мне кажется, что для нашего же блага будет лучше, если мы отнесемся к ним как к людям.

Скифская тцарица сидела на том конце стола, лицо ее было сурово и высокомерно. Быстро же мы, иудеи, подумал Нахим смятенно, перенимаем привычки чужих народов! Не в этом ли наша выживаемость?

– Да простит нас наша гостья, – повинился он. – Я не хочу обидеть скифов. Всяк видит их силу, всяк страшится мощи их рук, содрогается от звуков их громовых голосов. Даже их волхв знает дивные травы, что легко заживляют их страшные раны.

Она раздвинула в усмешке полные губы:

– Я это испытала на себе.

Тон ее говорил, что она принимает извинения Нахима, тем более что не отождествляет себя со скифами. Служанка неслышно скользнула под стенами, зажигая светильники. Только сейчас Ис поняла, что сидят уже в сумерках, а за окном на темно-синем небе зажигаются звезды.

Она вскочила:

– Мне пора.

В голосе ее было сожаление, Соломон развел руками:

– Да-да, надо ехать. Иначе твои люди явятся за тобой с оружием! И я их понимаю.

Она улыбнулась, приятно знать, что даже на такого старика ее красота действует ослепляюще, легко вышла из-за стола:

– Я буду приезжать еще.

– Ты сможешь? – спросил Нахим.

– Надеюсь. А почему так долго собираете наших пленных?

Ее глаза смотрели строго. Нахим отвел взор, а Соломон развел руками:

– Мы от страха, что вы с ходу возьмете и Новый Иерусалим, переправили этих троих как можно дальше. Там есть еще веси… не такие крупные, но в удобной излучине реки. Но сейчас пленных доставили, мне шепнули. Если хочешь, возьми с собой. Твой князь увидит, что ты ездила не зря.

Ис покачала головой:

– Лучше утром. Мне кажется, Рус хочет, чтобы их увидело все войско.

Ночь была темна, луна пряталась в облаках, но впереди на дороге виднелись яркие огни. Факелов было с десяток, и когда Ис поскакала туда, рассмотрела, что еще десятка два всадников держатся в тени, готовые к бою.

Рус выехал навстречу. В лице было облегчение, страх и нарастающий гнев.

– Почему так долго?

Она счастливо прижалась к его груди. Он невольно обнял, погладил по голове, и она чувствовала, как гнев уходит из его сердца. Потом он повернул коня, и они поехали, касаясь стремян друг друга. В черной ночи впереди неслись пылающие огни, покачивались вместе со скачущими лошадьми. Однако и позади Ис слышала мощные удары широких подков о дорогу.

Иногда в скачке она замечала в стороне блеснувшую искорку и догадывалась, что в дозоре затаились молодые воины. Старики и без наказа Руса смазывают наконечники копий грязью, чтобы не выдали блеском.

Впереди слышались голоса, он видел на звездном фоне, как мелькнет то один силуэт, то другой. Ночь – лучшее время для любви и набегов.

Два костра подсвечивали багровыми бликами стену шатра. Свет их достигал вершины, и казалось, что шатер постепенно переходит в темное беззвездное небо. От костра тянуло дымком и ароматом жареного мяса. Стражи пекли на широких плоских камнях узкие ломти, кто-то насадил на толстый прут ощипанную курицу, жарил на угольях.

Буська выскочил из темноты как бесенок:

– Все благополучно?

– Ты почему не спишь? – рыкнул Рус.

– А ты почему отвечаешь вопросом на вопрос, яки иудей поганый? – отпарировал Буська.

У костра засмеялись. Рус соскочил, помог спрыгнуть Ис, затем лишь бросил:

– А ты не отвечаешь вопросом на вопрос?

– А не ты первый начал?

Рус откинул полог, пропустил Ис внутрь шатра, а через плечо задал последний вопрос:

– Как думаешь, стоит ли брать на охоту того, кто препирается с князем?

Буська вспискнул и повалился возле костра, на ходу укрываясь шкурой, с жалобным воплем «Да сплю я, уже сплю! Без задних ног сплю». У костра снова захохотали, уже над бедным Буськой. Мальчишка обещает вырасти львом, уже сейчас спит прямо на земле, ест конину, испеченную на угольях, успевает напоить своего коня и коней старших дружинников, расседлать и отвести на луг.

Рус со вздохом сел на ложе:

– Сегодня был самый долгий день в моей жизни.

– Прости, – сказала она нежно, – я виновата… Опомнилась, когда уже небо потемнело. Но это мое племя… У нас, иудеев, родственные узы крепче, чем у всех народов. Да, это не мое племя, и… мое.

Он с натугой стянул сапоги, отшвырнул.

– Как это?

– У нас один бог, один язык, одни обычаи. Мы произошли от двух родных братьев, и не наша вина, что мы поселились вдали друг от друга.

Рус скептически хмыкнул:

– Разве родные братья не бьются друг с другом? Еще более люто, чем чужие?.. Разве народы, вышедшие от родных братьев Скифа, Гелона и Агафирса, не истребляли друг друга злее, чем чужие племена?.. Да ладно тебе, Ис! Ты же сама рассказывала, что твое племя в древности воевало насмерть с… как их?.. эламитами и ассирийцами, вашей кровной родней!

Он раскинул руки, рухнул на ложе. Она медленно стянула через голову платье, сквозь тонкую ткань видела, как он наблюдает, его твердые губы сами собой смягчаются, раздвигаются в стороны, вот уже блеснули белые ровные зубы…

Засмеявшись, уже рывком сбросила одежду, прыгнула к нему. Он вытянул руки, поймав на лету. У нее захватило дыхание, руки были крепкие и твердые, как корни дуба, все тело казалось искусно вырезанным из темного плотного дерева, обожженного солнцем, выглаженного ветрами.

После ухода скифской тцарицы Соломон и Нахим долго сидели молча. Наконец Нахим спросил тихо:

– Она в самом деле… иудейка? По облику – да, но наша женщина предана своему народу целиком и полностью. Она не усомнится принести в жертву гоя, если этого требуют интересы ее народа.