Князь Рус - Никитин Юрий Александрович - Страница 48

Сердце Переца, и без того застывшее, оборвалось. Багровый огонь отражался в остекленевших глазах и блестел так же свирепо на оскаленных в предсмертных гримасах зубах мертвых голов, но такие же точно головы были у пирующих скифов: страшные, оскаленные, с багровыми искрами в глазах.

Один шевелил в костре головни, те стреляли снопами оранжевых искр, похожих на мелкие золотые молнии. Переца заметили, и он обреченно двинулся в их сторону. Запах крови, горелого мяса и лука стал сильнее.

Ближайший из скифов бросил недоброжелательный взгляд, но был слишком занят огромным ломтем мяса, что-то пробурчал с набитым ртом, и Перец на подгибающихся ногах двинулся дальше. Справа и слева оставались повозки, костры, в сторонке с десяток скифов орали дикую песнь и дружно выбивали пыль из земли тяжелыми сапожищами. Дальше была еще цепь костров, в просветах виднелись в полуверсте хатки.

Перец с замершим сердцем, почти наступая на сидящих скифов, бросился к веси. Левая часть, от которой он бежал, исчезла начисто, даже массивные печи словно развалил ураган, но дальше чернели обгорелые стены домов, а на самом краю три дома сохранили даже крыши. Похоже, упившиеся кровью варвары устали жечь и проливать кровь, а ветер упорно отказывался раздувать пламя на все село.

Пепел и пыль забили рот, горло, слепили глаза. Он бежал, хрипя и задыхаясь, раскачиваясь в стороны. Подошвы с силой били в твердую землю, там как черные льдинки хрустели угольки, мимо неслись страшные, закопченные пожаром печи, на одной даже уцелела оплавленная оловянная миска, деревья страшно вздымали обгоревшие ветки…

Вот знакомый двор родственника, неузнаваемо измененный, поваленный плетень, дом с выбитыми дверьми. Перец вбежал с разбега, несколько мгновений стоял посреди комнаты, глаза медленно привыкали к полумраку. Еще не увидел, но чутье нарисовало разгром, побитые стулья, столы, посуду, и, не задерживаясь, оттолкнулся и вывалился обратно во двор.

Глаза бессмысленно блуждали по вытоптанному огороду, там оттиски конских копыт размером с тарелки, у сломанного плетня обезображенный труп, женщина, лицо обглодано зверьем… вдруг взгляд зацепился за кучу мусора возле большого камня. Когда-то он сам любил сидеть на нем, болтая босыми ногами, а сестренка норовила снизу из подпола ухватить за пятки, щекотала…

Почти не дыша, он упал на колени, разгреб голыми руками мусор. Блеснуло металлическое кольцо, темные доски ляды были такими же добротными, как и в его детстве.

– Яхве, сохрани их, – взмолился он.

Чмокнуло, деревянные края с трудом расстались с вязкой землей. В лицо пахнуло могильной сыростью, нечистотами, спертым воздухом. Деревянная лестница уходила в темноту, на блестящих ступеньках вздулись крупные капли влаги. Перец жадно всматривался, язык прилип к гортани. Наконец далеко внизу проступили очертания кадки с соленой брусникой, что-то как будто шевельнулось в темноте…

– Генда, – позвал он тихонько, – это я, Перец. Если слышишь, откликнись…

Запах нечистот стал сильнее. Перец выждал, повернулся и медленно стал спускаться. Пальцы дрожали, он промахивался мимо ступенек, а с последних просто свалился. Под ним хлюпнуло, он встал на колени…

В двух шагах, прижавшись к бревнам, сидела растрепанная Генда. Глаза ее были дикими, обеими руками прижимала к груди мальчишку лет пяти. Мальчишка спал на ее коленях.

– Генда, – прошептал он в страхе, – ты не узнаешь ­меня?

Ее голос был как дуновение ветерка.

– Перец?..

– Я, сестричка!

Он бросился к ней, обнял. Мальчишка проснулся, тихо захныкал. Перец прижал ее к груди, жадно гладил по голове, целовал в макушку. Спросил наконец:

– Как ты догадалась спрятаться?

Она прижалась к нему сильнее, голос дрожал от плача.

– Это не я… Я спускалась за сливками, старая Исхиль ждала меня наверху. Потом я услышала громкий топот, свист, страшные крики. Я бросилась наверх, как вдруг Исхиль крикнула мне: «Затаись! Затаись и жди…» Потом стало темно, это она опустила ляду. Еще я слышала, как набрасывала что-то сверху. А потом мне показалось, что я услышала ее крик…

Он прошептал:

– Да, она не могла бы спастись… Но тебя спасла.

Генда повернула голову, ее глаз как у дикого лесного зверька выглядывал из-под его руки.

– Что это было?.. Неужто сбылось старое пророчество?

– Да, – ответил он тяжело.

– Пришли они?.. Те самые, о которых сказано в Завете?

– Да, – подтвердил он.

– Сыны Гога и Магога? – настаивала она, страстно желая, чтобы он опроверг.

– Они самые, – ответил он рвущимся от муки голосом. – Огромные, дикие, свирепые. Я сам видел, как они вырывают из только что убитых сердца, едят на глазах захваченных пленных, а потом убивают их тоже. Не просто убивают, а бахвалясь: кто сильнее разрубит с одного удара.

Он взял мальчишку на руки, тот снова обессиленно впал в сон, похожий на обморок. Генда пошла сзади, прячась за спину. Перец уже поднимался, когда снизу догнал робкий вопрос:

– Они точно… ушли?

Он выбрался наверх, уложил ребенка на землю, лишь тогда протянул ей руку и ответил:

– Они не ушли.

Он поймал ее пальцы вовремя. Генда, бледная и дрожащая, повисла, как схваченный за шиворот котенок. Перец вытащил с усилием, ушибленная спина вдруг заныла, будто спинной столб подрубили изнутри. Генда ахнула, ее расширенные глаза не могли оторваться от жуткого зрелища. В воздухе кружили хлопья пепла, пахло гарью, горелым мясом. Перец взял ее лицо в ладони, повернул в другую сторону:

– Не надо тебе на нее смотреть.

– Это Исхиль, да? – прошептала она.

– То, что осталось. Сперва вороны, а ночью… Волки сразу поняли, что пришло их время.

Слезы брызнули из ее черных глаз как свежие роднички:

– Это везде?

– Там, где я был, да.

Она медленно поворачивала голову, вдруг вздрогнула, вцепилась в него обеими руками. Он еще не знал, что она видела, но догадывался. В той стороне – воинский стан скифов.

– Генда, – сказал он настойчиво, она дрожала, он крепко прижал ее к груди, – нам надо выжить. Соберись с силами. Ну же, держись. Ты просто помни, что нам нужно уцелеть. А потом проберемся в Новый Иерусалим. Он еще держится.

Она дрожала, не в силах оторвать лицо от его груди.

– Они убьют нас?

– Не знаю… Похоже, их руки устали колоть и резать. Или напились крови до одури, а съеденные сердца и печень лезут обратно. Когда передохнут, снова озвереют, а мы пока что попробуем ускользнуть.

Он снова взял мальчишку на руки. Генда с бледным лицом шла сзади, хваталась за его пояс. Глаза ее были устремлены вдаль, под ноги не смотрела, а слезы бежали безостановочно по закопченному лицу.

Пепел поднимался при каждом шаге. Почерневшие трупы страшно вздымали к небу скрюченные пожаром руки. С обгорелых пальцев слезло мясо, жутко белели оголенные фаланги. На одной угрожающе вздетой к небу руке сидел нахохленный воробей. Когда Перец и Генда шли совсем рядом, не взлетел, зато проводил их недружелюбным взглядом. Похоже, при пожаре сгорело и его гнездо в соломенной стрехе.

Перец шел с тягостным ощущением близкой беды. Слишком хорошо все получалось, он уже трижды натыкался на скифов, всякий раз каким-то чудом уцелевал, но враг рода человеческого не стерпит такого везения долго…

Стук копыт прогремел неожиданно. Перец едва успел вздернуть голову, как перед ним выросли, будто два огнедышащих дракона, два исполинских храпящих коня. Сердце его оборвалось. Он услышал, как сзади тихонько вскрикнула ­Генда.

Два огромных всадника рассматривали их с насмешливым пренебрежением. В звериных шкурах, с жутко бритыми головами, где странно свисают оранжевые, как расплавленное золото, чубы, яростные нечеловеческие глаза – синие как небо, блестящие на солнце валуны разнесенных в стороны плеч.

Руки Переца обреченно опустились. Мальчишка встал босыми ножками на землю, крохотные кулачки терли глаза. Один из всадников прогремел мощно:

– Глянь, Шатун! Живые.

Земля дрогнула от тяжелого, как грех, голоса. Второй грохочуще рассмеялся: