Князь Рус - Никитин Юрий Александрович - Страница 37

– А ну-ка, что речешь?

Пленник заговорил медленнее, и Рус начал улавливать смысл, который то проскальзывал, как зверь в чаще, то снова ускользал за деревьями:

– … мы… люди… земля… издавна никто… зачем напали…

Дальше смысл исчез вовсе, потому что человек начал торопиться, слова полились быстрее и взволнованнее, а на повязке выступили свежие пятна крови.

Рус отмахнулся:

– Зачем напали?.. Да потому что встретили. А вы б не напали? Дикий народ. Тебя как зовут?

Человек понял, ткнул себя в грудь пальцем:

– Нахим.

– Нахим? – переспросил Рус. Когда пленник кивнул, удивился: – Ну и придумали имечко. Видать, батя на тебя здорово осерчал! Так ты Нахим, а я – Рус, князь русов.

Человек, назвавшийся Нахимом, смотрел исподлобья, потом медленно и внятно сказал несколько слов словно бы на языке скифов, но каком-то странном, будто их говорил сам Скиф, а то и деды Скифа, всмотрелся в лица победителей, спросил тихо, еще не веря себе:

– А так разумеете?..

– Да! – воскликнул Рус бодро. – Это почти наш язык.

Нахим несколько мгновений стоял дрожа как лист на ветру. На лице был ужас, словно бы вместо скифов внезапно увидел что-то намного ужаснее. Повязка на голове уже намокла от крови. Губы дрожали, голос прерывался:

– Тогда вы… Гог и Магог, о которых сказано в наших священных книгах…

Рус видел, как при словах «Гог и Магог» заволновались пленники, сгрудились в кучу, хотя их не тыкали копьями. Все смотрели выпученными глазами, вздрагивали, на лицах было больше чем просто страх смерти. Озадаченный Рус возразил на всякий случай:

– Да скифы мы!

– Скифы?.. – переспросил Нахим бледным голосом, в глазах вспыхнула надежда, но тут же погасла. – С жадными и дикими очами… Но в ваших лицах больше ярости, чем жадности. Значит, вы Гог и Магог!

Рус беспечно пожал плечами. Смех его был веселый, грохочущий как гром:

– Пусть Гог и Магог. Какая разница?

Нахим, смертельно-бледный, смотрел на него с невыразимым ужасом. Его соратники застыли как деревянные изваяния. Лица уже стали цвета молодой липы, с которой сняли кору. В глазах было отчаяние, а губы посинели, как у мертвецов. Нахим прошептал, как замерзающий в лютую стужу:

– Для нас, иудеев, это разница между жизнью и смертью.

Глава 2

Не останавливаясь, с наскока захватили еще несколько весей, сел и деревень. Рус на Ракшасе несся впереди дружины, за ним почти не отставали Бугай, Сова, Шатун, два десятка самых умелых воинов из числа невольников каменоломен.

Ветер свистел в ушах, врывался в раскрытый в крике рот. Ракшас мчался весело, мощно, едва не подпрыгивал на скаку от избытка силы и молодости. Справа и слева грохотали копыта быстрых могучих зверей с косматыми гривами. Всадники пригнулись к конским шеям, как ножи врезались в стену тугого воздуха, неслись как выпущенные богатырской рукой каленые стрелы.

По бокам потянулись распаханные поля. Хлеб уже убрали, стога сена сметали умело, корм на зиму заготовлен. Среди желтеющих полей видны несметные тучные стада коров. Это ж сколько молока, захлебнуться можно! И все это теперь наше…

– Пастухов не бить, – предупредил он. – Нам со всеми коровами сразу не управиться.

С обеих сторон скалили зубы. Лица были счастливые, ибо уже видно, что в этой богатой земле не только рыбы полно в реках, не только дичи в лесах, но и лугов не видно под стаями гусей и уток.

Сбоку настигал грохот конских копыт. Бугай даже вытянулся вперед, словно, будь у него крылья, полетел бы впереди коня. Глаза неотрывно смотрели вперед, Руса поразило жадное выражение на лице сурового дяди. Ветер трепал чуб и срывал с губ слова, но Русу почудилось, что Бугай шепчет неистово:

– Трава для коней… земля для людей… будущее для детей…

Он начал обходить коня Руса. Уязвленный – вороные считаются самими быстрыми, – Рус сердито пнул Ракшаса пятками в бока. Жеребец покосился огненным глазом, нехотя наддал. Могучая фигура дяди поплыла рывками назад, исчезла где-то позади.

– Молодец, Ракшас, – бросил Рус. Он наклонился, потрепал жеребца по гриве. – Мы с тобой самые-самые…

Сам ли он натянул повод, Ракшас ли внезапно уперся в землю всеми четырьмя, но Рус даже коснулся грудью гривы. Дыхание остановилось в груди, он успел замкнуть его в горле, чтобы не выдать себя вскриком, недостойным сурового воина.

Река выбросила широкую петлю, и в ней раскинулся огромный град. Высокая стена огораживает со всех сторон, даже со стороны реки, а отсюда, со стороны наступающих, кроме стены, еще и ров – широкий, наполовину занесенный мусором, без воды, но все же не даст ворваться с наскоку, если на дно вбиты заостренные колья, как делается всюду!

Отсюда, с холма, хорошо видны за высоким тыном добротные дома, даже двухповерховые, сараи, амбары, конюшни, загоны для скота. Тын в три человеческих роста, не больно крепок, но на коне в град не ворвешься, а на стену полезть сгоряча… можно и захватить град, но только при большой удаче.

Он проследил взглядом дорогу, утоптанную, пробитую колесами тяжело груженных телег. С двух сторон в нее вливаются еще две, явно от уже захваченных весей. Дорога ведет прямо к тыну, где под навесом виднеются ворота. Высокие и массивные, настоящие городские врата. Дорога перед вратами обрывается рвом, через него перекинут широкий подъемный мост. Но по тому, как врос в землю, не похоже, чтобы когда-то поднимали.

Застучали копыта, подъехали дядя Бугай и ­Моряна-­бо­гатырка. От них веяло теплом и несокрушимой силой. Рус стиснул зубы и напомнил себе, что он – князь, суровый и впередсмотрящий. Не пристало опускать плечи и лащиться к богатырям, дабы приласкали. Ныне он – защитник своего народа.

Бугай рассматривал град с горделивым презрением. Вся его могучая фигура дышала здоровьем и мощью, что дается только жизнью на свободе, ночевками у костра, когда пьешь лишь ключевую воду, а ешь сырое либо слегка обжаренное мясо только что убитого зверя. Или человека.

Лицо Моряны было суровым и надменным. В одной руке лежал повод, конь еще вздрагивал от бешеной скачки, ронял пену. В другой руке богатырка уверенно держала свою исполинскую секиру.

– Земляные черви, – сказал Бугай с невыразимым презрением.

– Жалкий народ, – согласилась Моряна.

Рус ликующе рассматривал толпы народа, отсюда похожего на муравьев, что спешно расчищают ров вокруг города. Да и не ров вовсе, сотни лет о нем явно не помнили, его засыпали ветры, заносили ливни, почти сровняло с землей, но теперь горожане спешно роют, неуклюже бросают землю в обе стороны. Вон только-только жидкий ручеек потек по рыхлому дну, норовит тут же юркнуть в землю.

Застучали копыта, Рус узнал по стуку коней Совы и верного Буськи, непоседливого и пронырливого. Сова лишь бросил короткий оценивающий взгляд, лицо не выразило удивления, а голос был деловит:

– Мост не разборный, хорошо. И не подъемный. Дорога чересчур широка. Хорошо загонять скот в ворота, но худо для обороны.

– А худосочные стены? – заметила Моряна. – Пальцем ткни – проломятся.

– А гребень над воротами? – добавил Бугай. – Для воробьев разве. Лучников туда не посадишь.

Буська пискнул сзади:

– Так они и есть воробьи! Мелкие… Это под твоим задом любой пол проломится.

Бугай преувеличенно свирепо рыкнул, Буська на всякий случай подал коня назад. Рус молчал, вождю надлежит быть матерым и молчаливым, но изнутри рвалось щенячье ликование. Навес в самом деле только от дождя, ворота явно слабые, отсюда видно, городская стена обветшала, бревна расшатались, вон зияют щели. И град тоже падет в их жадные сильные руки, как пали веси. Скоро жадные пальцы победителей будут повергать чужаков оземь, рубить и колоть, а с их жен и дочерей срывать жадными пальцами одежды!

Отсюда, с холма, было видно, как горожане, те же бабы и детишки, месят глину с половой и навозом, таскают ведрами на крыши, где поливают щедро, закрывая соломенные снопы, торчащие концы бревен, дабы горящие стрелы варваров не подожгли дома.