Князь Рус - Никитин Юрий Александрович - Страница 29

– А что утром?

– Утром – похмелье. Увидят разломанные повозки, а хорошие забрали почти все, увидят лопаты вместо мечей… ведь воины тоже ушли, увидят кучи тряпья, мусора. А на похмелье человек, сам знаешь, бывает вовсе жизни не рад.

Сердце Руса сжалось. Он покосился на дядю и Моряну. Их лица потемнели, плечи опустились. У Ис вырвался тяжелый вздох.

– Мы не погибнем, – выпалил Рус зло.

– Если будем шевелиться, – кивнул Сова. – Чех увел добротный обоз. Он хозяйственный, но не взял ничего больше трети. Хотя мог бы взять больше, честно говоря, ведь с ним ушла половина людей. Лех увел две трети оставшихся, но Лех есть Лех: в нетерпении он выбрал лучших коней, а все телеги велел бросить… Он, как и Чех, спешит навстречу счастливой судьбе, предсказанной волхвами.

– Ну-ну!

– Я посмотрел, что осталось. Телеги можно чинить, было б чем. Одежду сошьем, было бы из чего. Так вот, я уже присмотрел три брошенные походные кузницы. Одну надо чуток подправить, другую… не знаю, а третью можно раздувать хоть сейчас. Лех оставил на наше счастье! Я ж говорю, он вообще обоза не взял.

Бугай прогудел в раздумье:

– Я знаю двух мужиков, что скуют хоть подкову, хоть топор, хоть серьгу девке в ушко.

– И среди моих есть такие, – добавил Сова. – С твоего позволения, Рус, я пошлю ставить кузни прямо сейчас. Очень важно, чтобы утром в них стучали молоты. Ночь для плясок, но ежели с утра людей не занять работой, да потяжче – упадут духом. Ты ж знаешь, после радости завсегда горечь похмелья. А такое лечат только работой.

Рус не знал такого еще, но кивал, соглашался, даже Бугай знает и умеет больше, ибо пожил, повидал и сейчас довольно хмыкает, даже похлопал Сову по плечу, впервые похлопал, раньше вроде бы недолюбливал.

Глава 16

Костры по всему стану полыхали жаркие. Пусть без надобности, но Рус сам любил смотреть в огонь, сидеть возле пляшущих языков пламени. В душе пробуждалось древнее родство с огнем, и потому велел подросткам дров не жалеть, деревьев много. А взрослые двигаются быстрее, кровь кипит, голоса громче, оранжевые отблески на лицах делают людей похожими на существ из огня и железа.

За неделю, пока готовили телеги к походу, Бугай и Сова исхудали, как и Рус, хотя охотники дичи приносили целые горы. Просто ели на ходу, старались успеть и в кузницы, где молоты бухали в четыре руки, и к тележникам, и шорникам.

– Еще три дня, – сказал наконец Сова. – Это Чех и Лех знают, что их ждет. А нам надо идти и щупать ногой ­землю.

Рус посмотрел на небо:

– Скоро начнут падать листья. Позорно, ежели осень ­застанет нас здесь. Выходит, мы устрашились сдвинуться с места!

– А много ли нам надо? – удивился Сова. – Идти до первых холодов. А вырыть землянки на зиму – это трудов на неделю.

Бугай услышал, бросил предостерегающе:

– Мы забрались на север! Здесь зима наступает раньше. А насколько лютая, скоро узнаем на своих шкурах. Листопад не за горами.

– Впереди еще месяц жовтень, – буркнул Рус. – Сова, я дам коням нагуливать жир еще три дня. Но на четвертый выступаем, даже если начнется гроза с градом.

Он лежал без сна, думал. Теперь он – вождь. Хотя гораздо лучше для этого подошли бы Бугай или Сова, они старше и опытнее, но все почему-то смотрят на него, ждут наказов от него. Конечно, он – сын тцара Пана, но что в этих дальних землях тцарские дети?

Полог на миг откинулся, открыв звездное небо. Он увидел мелькнувший женский силуэт, но еще раньше узнал по сильному необычному запаху, словно бы он впитался в ее кожу.

– Ис, – сказал он, – что говорят?

Она села рядом, опустила узкую ладошку на его необъятную грудь. В полутьме смарагд в золотом обруче на лбу поблескивал загадочно и таинственно. Глаза были в тени, но он чувствовал, как она смотрит на его лицо, вот ее взгляд скользнул по его лбу, щеке, ласково прошелся вдоль носа, очертил твердую складку у губ.

– Ты уже спрашивал, – напомнила она.

– Я все время это хочу знать.

– Рус, не беспокойся так…

– Ис, что ты говоришь?

– Не беспокойся, – повторила она с нажимом. – Ты очень быстро мужаешь, Рус. Еще три дня назад ты был мальчишкой… Да, богатырем, сильным и ярым воином, от тебя могли рождаться дети, но ты сам оставался ребенком. Но сейчас с тобой происходит непонятное. Все заметили.

– Что?

– Рус, ты не думаешь, почему это с тобой все-таки осталось столько народу? Не одни же невольники из каменоломни? Сколько богатырей, старших дружинников, отважных воинов, просто ремесленников, умельцев… Они верят в тебя.

Он пробормотал с тоскливым страхом:

– Не в меня… В сына тцара Пана!

– Так ли?

– Так, – сказал он убежденно. – Пан был великим героем. А потом стал великим тцарем. И дед его был героем. И прадед! И вообще наш род славен героями… Но в каждом роде не без урода… И я как раз знаю, что я не герой!

Она помолчала, он не видел ее лица, но чувствовал по напряжению пальцев, что она не согласна. Затем послышался ее спокойный шепот:

– Повернись на живот.

Ее пальцы коснулись его плеч, захватили кожу, отпустили, ухватили в другом месте. Он сперва прислушивался, затем приятное ощущение начало распространяться по всему телу.

Она щипала его плечи и спину, стучала костяшками пальцев, мяла, даже встала босыми ногами и потопталась, разминая спину, ощущение было таким сладостным, что он только блаженно мычал сквозь стиснутые зубы.

– А теперь перевернись…

Он поспешно перевернулся, и снова ее нежные, но сильные пальцы умело мяли ему широкие пластины грудных мышц, твердые квадратики мускулов живота, и он уже забыл о своей тоске, во всем теле жила свирепая мощь, готовность вскочить на неоседланного коня, помчаться в ночь в поисках противника, дабы в схватке охладить кровь…

– Не надо ее охлаждать, – прозвенел ее тихий голос с легким смехом, и он со стыдом понял, что сказал это вслух. – Сегодня ночью не надо…

Он забылся под утро коротким и настолько глубоким сном, что если бы его можно было измерить, то послали бы до преисподней.

Утро было холодное, траву покрыли крупные холодные капли росы. Вот-вот наступит осень, роса сменится инеем. Он будет исчезать еще до восхода солнца, но кто не поймет такой грозный знак, тот обречен. Потом ударят морозы, задуют метели. Медведи зароются в берлоги, проспят до весны, а люди либо укроются в крепких домах, где будет запас дров и пищи, либо… умрут.

Рус выбрался из шатра на четвереньках. Жар от затухающего костра едва прогревал землю на два шага вокруг. Там лежали, тесно прижавшись друг к другу, скорчившиеся фигурки людей, покрытые разным тряпьем, старыми шкурами.

Рус ударил палицей в подвешенное к дереву било. Тоскливый звон разнесся далеко, в утренних сумерках мелькнули волчьи тени и отступили. Люди начали шевелиться, подниматься с великим трудом. Некоторые остались лежать, и Рус со страхом подумал, что кое-кто, изможденный усталостью и болезнями, уже не поднимется.

Подходя к костру, где сгрудились его старшие дружинники, теперь уже бояре, он услышал бодрый голос Ерша:

– Укрылся Бугай от холода рыбацкой сетью, трясется, но тычет пальцем в ячейку: мне даже тут холодно, а каково ж тем, что снаружи!

Посмеялись, Рус подумал благодарно, что Ерш своими нехитрыми шуточками умеет поддержать людей.

Хоть они и считают его своим вождем, но никогда в жизни он не чувствовал себя таким беспомощным и растерянным. Подошел, остановился, не зная, что сказать.

Ерш кивнул, похохатывал, а Сова переглянулся со своими людьми, вдруг поднялся. Глаза бывшего воеводы были внимательные и требовательные.

– Утро, князь, – сказал он негромко, но все услышали и умолкли. – Вели собираться. Надо выступать в путь… князь.

Дважды он назвал Руса князем, и оба раза он чувствовал себя так, словно кто-то ударил раскаленным молотом в спину. Князем не называли даже Чеха, а уж его, Руса, так можно назвать только в насмешку.