Князь Рус - Никитин Юрий Александрович - Страница 16

Она перевела дух и как в темную воду бросилась:

– Почему зоветесь сынами Скифа? Как я поняла, между тобой и Скифом было несколько поколений… Или я что-то услышала не так?

Он засмеялся:

– Слушать ты умеешь. И не только слушать, но и слышать. Сомневаюсь, не была ли ты в своем племени великой жрицей или ведуньей. Уж очень твой лобик часто морщится, ты все что-то придумываешь, докапываешься, дознаешься…

– Нет, я не была волхвиней, – отозвалась она тихо, все еще с робостью. – У нас только мужчины занимаются… этим. Так вы сыны или не сыны Скифа?

– А разве у вас не так? Уверен, что и вы зоветесь по имени либо первого вашего человека, основателя рода, либо по имени самого великого… У Скифа было два сына: Палий и Напий, или, как их стали звать близкие, Пал и Нап. Они построили два города-крепости: Палград и Напград. Развалины еще сохранились, хотя их никто не чтит, ибо тогда наш народ поклонялся богине огня Табити, а она не любила городов, обожала вольные степи. Мало кто даже из волхвов помнит имена внуков Скифа, те тоже ничем особым не показали себя, имя свое не прославили. Потому мы и зовемся потомками Скифа, а то и просто сынами, потому что он лучше всех показал, что мы можем, к чему стремимся, что любим и как хотим жить!

Небо колыхалось над головами, темная степь скользила под копытами. Реальным было только седло и горячее мускулистое тело коня, даже женщина рядом казалась ненастоящей, сотканной из его грез, мечтаний, затаенной страсти к чудесному, новому, небывалому.

– А что вы хотите? – прошелестел ее тихий голос. – К чему стремитесь?

Тучка прикрыла месяц, но даже в темноте она видела, как блеснули его зубы.

– Сейчас нам бы только выжить… Но если выжить можно только ценой бесчестья, то мы предпочтем умереть всем племенем. Мы хотим жить красиво.

Она не поняла:

– Красиво?

– Красиво, – подтвердил он гордо. Она видела, как выпрямилась его спина. Плечи раздвинулись. – Достойно. Гордо. Красиво жить и красиво умереть.

И снова он видел, как она кусала губы, отводила взор. Спросил, уже немножко сердясь:

– Должна ли ты таиться даже от меня? Что у тебя на сердце?

– Да так, – прозвучал ее ответ. – Я просто не поняла… Ты вчера ночью заходил в шатер, где едут твои женщины. И вышел ты… почему-то хмурый.

Она видела, как он вздрогнул, даже сжался, так непривычно видеть всегда гордого и с расправленными плечами богатыря. Она ждала затаив дыхание. Наконец он пробурчал с великой неохотой:

– Да так… Малина, это моя давняя подруга, зазвала. Обещала показать что-то особенное.

– Показала? – спросила она едва слышно.

Ее пальцы сжались на поводе коня с такой силой, что не смогла бы разжать и воинская дружина. Затаила дыхание, страшась, что синеглазый витязь заметит.

Рус отмахнулся:

– Это я уже видел у коров. И коней. И овец… Нет, сердце жаждет чего-то необыкновенного. Иногда просто плакать хочется от этой жажды. Наверное, потому мы и стали беглецами… Не из страха гибели, а по жажде увидеть странных двухголовых людей, что живут за горами, одноглазых великанов Степи, огромных летающих Змеев, которые воруют женщин и живут с ними в пещерах…

Она слушала молча. Рус говорил как-то торопливо, быстрее обычного, словно оправдывался. Она все молчала. Наконец он прервал себя на полуслове. Голос ее золотоволосого спасителя стал почти умоляющим:

– Ис!.. Я же вижу, ты хотела что-то сказать!

– Да? – спросила она нейтрально, сдерживая себя изо всех сил, но сердце стучало счастливо.

– Потому Малина и позвала, что я перестал заходить к ней… да к другим с того дня… с того дня, как появилась ты! Я сплю у костра с воинами. Правда, Чех и Лех тоже у костров, но я в самом деле… Ис, сердце мое привязано только к тебе.

Она опустила голову, пряча счастливые глаза. Этот воин и так сказал очень много. Похоже, со временем она сумеет принудить сказать и больше.

А то и сделать.

Они двигались сутки за сутками, земля оставалась испятнанной следами зверья, птиц, в воздухе порхали мотыльки, сверкали мертвым слюдяным блеском крылья стрекоз. Глаза всегда серьезного Чеха блестели радостью. Ни малейших следов человека! Наконец-то вступили в земли, куда еще не ступала людская нога. Крайний Север, Гиперборея, земли странных чудовищ, диковинных зверей…

Люди с каменоломен быстро обрастали жилистым мясом, в то время как остальные беглецы оставались тощими. Под началом они Совы изготовили себе оружие: сперва простые пики с обугленными для крепости в пламени костра концами, потом сделали железные насадки.

Сам Сова с самыми выносливыми сдружился с кузнецами, помогал, наконец Рус увидел его уже с настоящим боевым топором, искусно выкованным, с рукоятью из старого дуба, а на поясе появились два ножа в добротных ножнах.

Однажды ехали в настороженном молчании, когда впереди увидели дозор, что несся навстречу полным галопом. Чех напрягся, в глазах была досада: Лех и без нужды гоняет так, что конь вот-вот падет. А когда придет время двобоя, окажется либо на измученном коне, либо вовсе пешим.

– Развалины! – орал Лех еще издали. – Город!

Двое дружинников, Ерш и Твердая Рука, подъехали медленнее, на Чеха косились с опаской. Их кони дышали тяжело, но пену не роняли, как красный жеребец Леха.

– А люди? – спросил Чех быстро.

– Людей не нашли, – быстро сказал Лех. – Правда, далеко не искали, но сколько глаз хватал… а место ровное!

Чех перевел взор на дружинников. Ерш ухмыльнулся:

– Когда нас увидели, сразу сбежали. Подумали, что гости… Такую ораву прокормить!

Твердая Рука развел руками. Его второе прозвище было Молчун, ибо словам предпочитал дело. Чех подобрал поводья, оглянулся:

– Лех, Рус, вы двое – со мной.

Кони резво пошли сразу галопом, им передалась тревога и волнение всадников. Развалины выступили из зарослей высокой травы отбеленные временем, сглаженные, но видны были следы кладки.

Рус соскочил на землю первым, сердце колотилось как перед боем. Лех без нужды дергал рукоять меча, вытаскивал до половины и со стуком задвигал в ножны, а Чех спрыгнул прямо с коня на массивный камень с ровными краями.

– Позвать Корнила! – велел он нетерпеливо.

Твердая Рука сразу же повернул коня и умчался. Вскоре с ним прискакали еще всадники, где выделялся серебряной бородой Гойтосир, а следом тащилась повозка, запряженная двумя конями.

Гойтосир крикнул ревниво:

– Что может тот неумеха, что не умел бы я?

Корнило подъехал, натянул вожжи. Кони тут же принялись щипать траву. Чех поинтересовался подозрительно:

– Ты был, говоришь, дикарщиком?

Волхв вылез из телеги с кряхтеньем, морщился и хватался за поясницу. Вокруг камня обошел медленно, прихрамывал, нехотя пощупал, отмахнулся:

– Кем я только не был. Что волишь знать?

– Что за развалины?

– Я такие уже встречал. И в горах, и в пустынях. Куда там этим! Целые дворцы видывал. А оказывалось, что их выстроили ливни да ветры. Успокойся, вождь.

– Точно? – не поверил Чех.

– Голову на отрез, – сказал Корнило с горделивой надменностью.

Все же Чех разослал в стороны охотников, а Лех и Рус тоже осматривали каждую пядь на несколько верст вокруг, искали то ли наконечник стрелы, то ли кости зверей, не разгрызенные, а со следами острого меча или топора, старое ли дерево с зарубками, еще какие следы, ибо человек есть особый зверь, после него след остается на века, как бы ни старался спрятать.

Но что на самом деле убедило Чеха – это зверье. Огромные жирные дрофы подпускали людей вплотную, смотрели с любопытством. Даже детвора наловчилась бить их палками. Олени, правда, к себе не подпускали, но паслись поблизости, давая время спокойно наложить стрелу на тетиву, долго целиться. Целые стада диких свиней прошли прямо через лагерь, ступая через ноги обомлевших людей. Одна свинья перешла прямо через остатки костра. Рус видел, как рассыпались под ее копытцами багровые уголья, а затем только истошный визг дурехи всполохнул стадо. Фыркая и хрюкая, они перешли на неторопливый бег и скрылись в сгущающихся сумерках.