Изгой - Никитин Юрий Александрович - Страница 4

– За нами разве подглядывают?

– Еще как, – ответил Олег. – В корчме, потом во дворе да сейчас... Они потому на легких конях и без оружия что в бой и не думают. А без тяжелых мечей и доспехов за нами легче.

Скиф зябко передернул плечами. Оглянулся, но всадники далеко, постепенно отстают. В их сторону никто вроде бы не смотрит. Впрочем, даже если они двое скроются из виду, опытный следопыт отыщет следы и через месяц, если за это время не размоют ливни.

– Не знаю, – пробормотал он, – с чего это... Столько лет не замечали, а теперь вдруг! А может быть, следят не за мной?

Олег не ответил, красные волосы под встречным ветерком трепетали, похожие на раздуваемое пламя горящего дома. Лицо его показалось Скифу выкованным из светлого, но невообразимо твердого металла. В зеленых глазах не бушевало пламя, но Скиф видел сильный ровный огонь, рассчитанный на очень долгое горение.

Он с внезапным холодком понял, что его слова, сказанные просто так, чтобы уколоть, могут оказаться страшноватой правдой.

Олег иногда подносил к глазам ладонь козырьком, защищая их от солнца, но Скифу всякий раз казалось, что этот рыжеволосый всматривается не в даль, а в то, что за далью, что зримо только богам и тем людям, что бывают равны богам.

– А кто ты? – спросил вдруг Скиф внезапно. Олег устало пожал плечами:

– Тебе-то что?

– Да так, – ответил Скиф. Он подумал, что на самом деле у него хватает своих забот, жизнь висит на волоске, к черту этого бродягу в старой волчовке... но все-таки этот бродяга единственный человек, кто за последнее лето не пытался обжулить, обмануть, ограбить, обсчитать в корчме. – Если я не всегда похож на простого бродягу, то ты – тем более. Мне все время кажется, что ты тоже от кого-то скрываешься, бежишь... Ты убил кого-то из знатных?.. Или ограбил казну местного царька? От кого ты скрываешься?

– От себя, – ответил Олег.

Всего двадцать лет тому, мелькнула горькая мысль, ему удалось ценой непомерных усилий свести воедино шестеро самых могучих чародеев, колдунов и волшебников. До этого между ними шла ожесточенная война, что не прекращалась ни на минуту. Уговорами, лестью, хитростью, силой – но удалось! Двадцать лет правят не своими крохотными мирками... из которых самый крупный не больше мелкого племени горцев, а всем человечеством. Но почему у него крепнет ощущение, что за эти двадцать лет счастья на земле вовсе не прибавилось? Может быть, даже стало меньше?

– От себя? – повторил Скиф непонимающе. – Это как? Что ты такое натворил?

– Я волхв, – ответил Олег горько. – Я всего лишь пытался сделать людей счастливыми.

Скиф широко распахнул глаза, став до щема в груди похожим на Таргитая.

– Как это?

– Ну, хотел, чтобы все жили справедливо и добродетельно.

В голосе волхва звучала неподдельная горечь. Скиф расхохотался:

– Вот оно что! Тогда понятно... Мой учитель говорил, что когда пробуешь людей сделать добрыми, мудрыми, свободными, воздержанными, великодушными, то неизбежно приходишь к желанию перебить их всех!

Вот потому он и пил беспробудно, только бы его глаза этих людей не видели. Олег кивнул:

Может быть, он прав.

Скиф поинтересовался:

– А почему ты в одиночку? Странствующие всегда сбиваются в кучи. И безопаснее, и легче. Да и есть с кем словом перемолвиться.

Олег покосился на него полусонно, ответил равнодушно, но подозрительному Скифу почудились насмеш-ка и намек разом:

– Если странствующий не встретит подобного себе или лучшего, пусть укрепится в одиночестве. С глупцом не бывает дружбы.

Скиф ощерился:

– А я в друзья и не набиваюсь! Олег хмыкнул, открыл было рот, но посмотрел на Скифа, засмеялся и смолчал. Скиф сказал рассерженно:

– Ну, говори! Говори, что хотел сказать! Олег усмехнулся, голос его стал тише, добрее:

– Лучше отказаться от острого словца, чем от друга. Возможного, только возможного друга.

Скиф жадно всматривался в простор, что начинался по ту сторону конских ушей. Места тянулись незаселенные, хотя земля здесь неплохая, стоило бы жить и возделывать.

Далеко-далеко справа, упираясь вершинами в небо, белели острыми вершинами горы, а слева, как он уже знал от Олега, небо подпирают вековые леса, тропок там нет, народ пробирается только по берегам рек, а дальше в низовьях эти леса часто прерываются топкими поймами, где кусты растут твердые, как железо, злые. Ни конному, ни пешему не пробраться, зато зверю тут такое раздолье, что даже бывалые охотники вздыхают, рассказывая о сокровищах тех дебрей, трясин и непролазных зарослей.

Там туры ходят не по десятку голов, как привыкли видеть они в пути, а такими несметными стадами, что редкие счастливчики, кому удавалось их узреть, не могли даже приблизительно сказать, сколько же голов видели, а когда идет стадо свиней, то землю нельзя разглядеть на расстоянии двух-трех полетов стрелы. Медведи здесь живут сытые, огромные, ленивые, их не боятся даже козы, эти гиганты чаще всего лежат кверху пузом в зарослях дикого малинника, лакомятся, а через кусты осторожно пробираются остроухие волки, высматривают круторогих оленей, но нападают и на опасных лосей, что ударом переднего копыта нередко проламывают черепа нерасторопным охотникам.

Зато по суходолу с грозным гулом, от которого дрожит земля, проносятся грозные табуны диких коней, волшебных, дивных, с огненными хвостами и глазами лесных зверей. Реки выходят из берегов от обилия крупной рыбы, а сверху не всегда разглядишь воду из-за обилия уток, гусей и всего, что плавает, ныряет, ловит рыбу, крякает и гогочет, создавая свой мир, мир реки.

Когда огромное красное солнце приблизилось к темному краю земли, Олег повернул коня в небольшую рощу. Из-под корней самого могучего дуба выбивается родник, а по всей роще видны побелевшие, как старые кости, сухие ветки. Все еще погруженный в думы, Олег неторопливо спешился, начал расседлывать коня. Двигался он как муха на первом морозе, медленно и осторожно, едва не засыпая на ходу, но Скиф молчал, помнил, с какой скоростью этот красноголовый может поймать нож и швырнуть обратно.

Хворост сразу исчез в красных языках огня. Сухие прутья часто щелкали, словно мелкие камешки под копытами тяжелого коня. От перегретой за день земли тянуло сухим теплом. Олег сидел перед огнем, сгорбившись, как старик, что-то чертил прутиком на земле.