Гиперборей - Никитин Юрий Александрович - Страница 51

Гостомысл пытливо посматривал на пьющих и жующих, ловя нужный ему момент. Он чувствовал взгляд Олега, они сидели плечо в плечо, но не поворачивал голову, даже раздраженно подергивал щекой, словно пещерника посадили здесь вопреки его воле.

После третьей чары разговоры пошли не столь чинные, как вначале, хотя новгородцы вовсе не отличались чинностью, не в пример киянам или любечанам. Гостомысл медленно поднялся, чара снова была в его руке, оглядел гостей:

– Здеся собрались самые мудрые и самые сметливые… Так кому ж еще поведаем печаль свою? Снился мне сегодня престранный сон. Я, ваш посадник, не верю ни в сон, ни в чох, ни в бабье шептанье, но тут поверил сразу, что сон – вещий! У меня было семеро детей. Четверо сыновей, как вы знаете, доблестно погибли, защищая наш Новгород… Остались три дочери, но во сне я увидел только свою середульшую, Умилу.

За столом была тишина, все уже опустили ножи и ложки, смотрели на Гостомысла. Посадник никогда не советовался с волхвами, не читал знаки на небе – боги подсказывают только слабым, говаривал он, а сильные да умные сами выбирают себе дорогу, богам на радость. Ежели Гостомысл заговорил о вещем сне, то это точно вещий, еще какой вещий!

– Из чрева Умилы вдруг выросло дерево, – продолжал Гостомысл. Лицо его слегка побледнело, глаза нездорово поблескивали. – Огромное невиданное дерево! На каждой ветке повисли сочные плоды, было веток столько, что покрыли огромный город – наш Новгород! – а дерево все росло, ветки простирались далее. Я смотрел на дерево, плоды, и мне было так сладко и радостно… Кто сумеет истолковать сон?

За столом переглядывались, наконец один боярин сказал с сомнением и смешком:

– Мне обычно снится, что здоровенный бык топчется по моему животу, но я люблю на ночь плотно поесть. Тебе снилось радостное, снилась Умила, твоя скромница и умница… Древо из ее чрева – это мечта каждого отца! Она у тебя не заяловеет, Гостомысл!

Старый воевода по другую сторону стола сказал веско:

– Древо – это древо. Лесное или человеческое. Умила – твоя дочь, так что это и твое древо. Древо рода твоего. Боги посылают тебе на старости великую радость за твою тяжкую жизнь во благо Новгорода. Все помним, как доблестно стояли твои сыны за наш город, как сложили за него головы… Вместо погибших сынов боги тебе посылают множество внуков, правнуков!

Рядом с ним закивали седые головы, голоса прозвенели один за другим:

– Сон простой!.. Другого толкования нет, Гостомысл.

– Быть твоим внукам и правнукам великими князьями, воителями, радетелями…

– Твой род не прервется, Гостомысл!..

– Мне бы такую участь… Двенадцать сыновей, а толку?

– Твое семя прославится в веках…

– Дети Умилы прославят твое имя, имя своего деда…

Наконец один из самых старых и богатых знатных мужей сказал старческим голосом, который, однако, перекрыл другие голоса:

– Гостомысл, сон даже дюже прост. Чтобы даже ты, невера, не сумлевался. Не смог толковать как-то иначе.

Олег покосился на посадника. Лицо у него было несчастное, явно хотел истолковать иначе, не получилось – прибег к последней попытке, рассказал на пиру, вдруг да кто-то повернет по-другому. Но как сговорились, талдычат одно и то же: дети Умилы будут в Новгороде, станут защитниками, укрывая от дождей, грозы, одаряя плодами…

– Быть по сему, – ответил Гостомысл с тяжким вздохом. – Только не знаю, как это случится. Я думаю, сон говорит лишь о возможности, а не о неизбежности. Рядом со мной сидит пещерник, который видит грядущее. Так вот их у него столько, сколько в лавке Спидмана штанов разных фасонов. Какое выберешь, такое и будет. Да и то еще не наверняка, ибо покупку по дороге могут отнять или украсть. Умилу ведь у меня умыкнул тать Рюрик, завез на остров Буян, держит в заточении. Сюда ему дорожка заказана!

Он сел, уставился в цветную скатерть. Справа старый русич легонько толкнул его в плечо, сказал с укоризной:

– Полно тебе, Гостомысл!.. Когда Рюрик вышиб из города варягов, ты сам величал его героем. Цепь золотую на шею надел! Когда отогнал ятвагов и рассеял их дружины, он тоже был для тебя умелым воителем. А когда без твоего благословения взял спелую девку, сразу – разбойник, тать!

Разговор за столом медленно возобновился, говорили теперь о вещих снах и видениях, вспоминали случаи. К Олегу обратился древний старец – старому хрычу возжелалось душеспасительной беседы, – заговорил с умилением о чудесах, предзнаменованиях, о милости богов, а сам весь трясся, слюни летели в тарелку. Олег извинился, мол, перепил с непривычки, встал и под стеночкой пробрался ближе к выходу. Между лопаток чувствовал пытливый взгляд посадника, но взгляд – еще не нож.

На дальнем краю стола, где сидели менее знатные, говорили об оружии, конях, воинских походах. И разговаривали проще, без учтивого величания.

– Сколько войска могут выставить варяги на этот раз? – выспрашивал молодой боярин. У него слегка дергалось красивое правильное лицо, от скулы шел глубокий рубец, прячась в негустую русую бородку.

– Больше, чем изгнали, – уныло ответствовал крупный заматерелый мужик с вытаращенными, как у рака, глазами, багроволицый, с толстым перебитым носом. Он ел быстро, кости трещали на крупных зубах. – А ведь едва-едва вышибли из города!.. Треть наших положили. Как справиться?

– С варягами можно сговориться, – перебил боярина слева костистый длиннорукий мужик с белой бородой и жесткими глазами. – Откупиться мира для! Пять тысяч гривен – и в город не войдут, поворотят обратно. А вот меря злобой пышет. Ей не монеты надобны – наши животы!

Когда отяжелели от еды, а питье едва не выплескивалось из ушей, один из знатных бояр поднялся, что-то прокричал, его не услышали за общим гвалтом, он вытащил огромный нож, ударил несколько раз по серебряному кубку. Зазвенело, на тонкой чеканке остались вмятины, царапины. Несколько голов нехотя повернулись к боярину, но тут же занялись своими разговорами. Боярин грохнул тяжелым кулаком по столу, посуда подпрыгнула, вино расплескалось по скатерти.

– Слушайте все! – заорал боярин. Лицо его стало красным от гнева. – Мы пили за здоровье Гостомысла, желали счастья его древу, пили за его знаменитого пращура – посадника Атвинду, пили за героя земли новгородской Буривоя – отца Гостомысла, но не пили еще за Отечество!.. Только у нас, ильменских словен, возможно такое непотребие. Два ляха сойдутся – тут же пьют за Отчизну, а три – уже льют слезы о Великой Ляхетии… А мы же, мы!.. Лучшие люди клали головы, а мы все черт-те о чем!.. Предлагаю наполнить кубки и чары, встать… и взглянуть, какая свинья села своим поганым задом на мою бобровую шапку, которую я оставил где-то на лавке!

Гости, что уже стояли с кубками в руках, начали смущенно оглядываться. Зазвенели кубки, вино полилось на одежды, на пол. Гостомысл встал, за спинами гостей прошел к Олегу, сказал горько:

– Новгород!.. Даже говоря об Отчизне, каждый блюдет свой карман. Весь народ перевели в торгаши!

– Всякие города нужны, – сказал Олег. – А сон-то был вещий?

Гостомысл остро взглянул из-под насупленных бровей:

– Нам-то что?.. Рюрик далеко.

– Его можно призвать, – напомнил Олег. – Новгород сейчас без князя, а Рюрик бивал варягов! Его знают те и эти. И меря поутихнет, ярая слава Рюрика далеко простерла соколиные крылья.

Они прохаживались взад-вперед в соседней палате. Некоторые гости, покинув стол, тоже шушукались кучками, остальные пировали по-прежнему, холопы носились со всех ног, таскали сладкое.

Гостомысл сказал внезапно:

– Вон к нам направляется Прибыслав, у него нюх на все новое. На днях его жена сбежала с хлопцем, который служил у него приказчиком.

Прибыслав, осанистый мужик с разбойничьими глазами и серьгой в левом ухе с крупным диамантом, поклонился еще издали:

– Гостомысл, что будем делать с твоим сном?

– Счaстье тебе, Прибыслав, – ответил Гостомысл с достоинством. – Слышал я, женка твоя сбежала с приказчиком?

– Не жалко, как раз собирался его увольнять. Ты лучше скажи, будешь Рюрика звать на княжение аль нет? Твой сон ведет к тому!