Гиперборей - Никитин Юрий Александрович - Страница 48

– Знаешь ли ты, – спросил Олег, – что творится в южных краях?

Гостомысл двинул плечами:

– Наверное, как обычно… Режут один другому глотки, умыкают невест, жгут села, продают своих же сородичей в рабы ромеям. Так? Или что-то стряслось еще?

– Многое стряслось, – ответил Олег угрюмо. – Например, сыны Рыжего Волка перестали рвать друг другу глотки, теперь поперли на соседей. С этой стороны у них лишь племена сыновей Славена. Сыны Рудольфа бросили клич «Дранг нах остен», что означает – натиск на Восток. На нас то есть. А нам приходится драться на две стороны: с Востока прут неведомые народы, которых как песку на берегу моря. Но восточные чем отличаются от западных врагов? Ну-ну, ответь!

Гостомысл подумал, пожевал старческими губами, сказал осторожно:

– Положим, не смогу назвать одно-единственное свойство… Ведь надо назвать одно?

– Степняки налетят, пожгут, пограбят, уведут в полон, а потом о них ни слуху ни духу. До следующего набега. А вот западные… Западные остаются!

Гостомысл посмотрел непонимающе. Олег объяснил:

– Восточные уходят даже после полной победы, а западные закрепляются на любой пяди. Они не грабят, не жгут поля, не уводят в полон. Зачем? Ведь это уже их земли. Со скотом, нивами, рабами. Нет, даже не рабами… Германцы онемечивают покоренный народ, заставляют кланяться своим богам, изгоняют местные языки. Я был в таком краю однажды… Через три поколения от племени не осталось и следа!

– Вырезали? – не поверил Гостомысл. – На германцев не похоже.

– Не вырезали, а онемечили. Правнук Святомира уже не знал, что он славянин. Считал себя не то готом, не то германцем. Все племя стало немцами. Говорит по-немецки, кланяется немецким богам, забыло о своем славянстве.

Гостомысл раздвинул дряблый рот в улыбке, стараясь отогнать тревогу:

– А не к лучшему? Германцы – хороший народ. Превратить растяп в ловких да умелых – разве худо?

– Худо перебить всех зверей и птиц, дабы очистить землю для… скажем, коней или коров. Не окажется ли сегодняшнее добро тем камнем, что завтра потянет на дно? Я видывал, что народы-растяпы вдруг превращались в великие народы, как среди них появлялись – несть числа – герои, богатыри, мудрые пророки, маги!.. А великие народы, известные мудростью, силой, доблестью, внезапно исчезали! Ты же знаешь, что ни доблесть, ни мудрость, ни огромные армии не спасли владыку мира Рим от натиска славяно-германских отрядов! Как не спаслись от гибели некогда грозные и мудрые народы Востока… Так что существовать должны всякие народы. Мы не знаем, чего от нас потребуют боги завтра.

– Ну, – пробормотал Гостомысл в затруднении, его глаза беспокойно дергались, пальцы сжимались в кулаки, – не знаю таких богов, которые бы желали уцелеть слабым да ленивым!

– Кто знает? Может быть, в грядущей резне как раз ленивые уцелеют. Пусть лучше цветут все цветы. Мы не знаем, какой завтра понадобится.

Гостомысл звучно хлопнул в ладони. Щелкнуло, как сухие дощечки, дверь тут же отворилась. На пороге возник гридень, преданно уставился на посадника.

– Вели принести яства, – распорядился Гостомысл. – И меду для пещерника. Только не хмельного!

Гридень исчез, успев бросить на Олега выразительный взгляд: мол, вижу, какой ты пещерник, по ночам с кистенем под мостом сидишь, меду ему не хмельного – умру со смеху…

Они молчали, пока принесли стол, подносы с едой, расставили на белой скатерти. Когда слуги вышли, Гостомысл повел рукой:

– Не обессудь за скудное угощение. Но ты – святой пещерник, разносолов чураешься… Олег, тебя прозвали Вещим. Ты прозреваешь будущее. Не может быть, чтобы ты пришел лишь смутить мою душу. Говорят, ты приходишь уже с решением.

Они ели в молчании. Когда Олег напился меду, помыл руки, сказал медленно:

– Было мне откровение, Гостомысл. Такие видения бывают раз в тысячу лет… Лишь в самые крутые моменты бывают! Боги сказали, как спасти детей… если не всех детей Славена, то хотя бы детей Руса. А там, глядишь, и детям Славена можно дать защиту. Уже народился тот потомок Рода, который может объединить наши народы, положить конец резне. Он создаст такую могучую державу, что все западные королевства покажутся захолустными дворами! Лишь миг я зрел края нового царства – оторопь взяла. Даже древние империи – сколько о них говорено! – лишь плоды в ладони молодого велета, коим будет эта новая держава.

Гостомысл подался вперед, морщинки чуть разгладились. Глаза заблестели. Олег выговорил потрясенно:

– И еще, Гостомысл… Я видел и твое имя, высеченное в веках, ибо твоему родственнику суждено править великой страной. Правда, лишь в одной реке грядущего я видел это государство, а в других его не было. Но я хочу, чтобы мы поплыли по этой реке.

Гостомысл со стуком опустил кубок, руки его тряслись.

– Говори, говори! Кто он?

Внезапно он побледнел, кубок выкатился из застывших пальцев, покатился по столу. Олег поймал, поставил, голос его был сочувствующим:

– Ты угадал… Этот князь князей взял в жены твою дочь Умилу.

Гостомысл вскочил, завис над столом. Глаза налились кровью:

– Князь князей? Этот тать?

– Успокойся, мудрый Гостомысл. Многие тати становились основателями царств, а Рюрик вовсе не тать. Он полянин, а поляне больше знакомы с воинским делом, чем с торговлей. Ты презираешь новгородцев за торговые замашки, а ведь на белом свете надобны пока что и отвага, и торговля. Полно тебе, Гостомысл! То и другое приносит прибыль.

– В набегах больше риска, – буркнул Гостомысл.

– Иные торговые сделки куда рискованнее, – возразил Олег. – Мир разный, не пытайся причесать одной гребенкой! Лисья шкура не всегда спасает, иной раз нужнее волчья.

Гостомысл сел, обеими руками схватил кубок. Пальцы дрожали, он с силой вжимал их в серебряные бока, стенки начали прогибаться.

– Он тать, – сказал посадник сдавленным голосом.

– А ты кем был в молодости? Ушкуйник – это больше тать, чем купец. Гостомысл, беда в другом. Рюрику начхать на нас с высокого дерева. Он со своей ватагой ушел на север. К нему присоединились изгои, отчаюги, сорвиголовы. Он был походным князем, а теперь стал родовым. Да-да! Они заняли большой остров в Северном море, которое там зовут морем Руссов, отобрали у местных жителей непорочных дев… Нет-нет, не кипятись, все по чести! Взяли в жены. Как и Рюрик твою дочь Умилу. Местные сперва рычали, но затем увидели, что их дочкам утеснения нет, а Рюриковы головорезы одарили родителей серебром-золотом – в походах награбили немало.

Гостомысл слушал с мрачным видом. Голос Олега слабел, наконец упал до шепота:

– Рюрик доволен, Умила довольна, его войско русичей – теперь уже племя, народ – тоже счастлив. Рюрик намерен основать новое царство, стать отцом-прародителем нового народа на своем острове.

– Мечта всех разбойников высокого полета, – буркнул Гостомысл.

– У некоторых – сбывается. Так что у Рюрика нет причин покидать остров! Чтобы его сдвинуть с места, надо призвать от имени Новгорода. С обещанными правами, денежной выплатой ему и войску. С клятвами на огне, мече, оберегах… Гостомысл, только ты можешь это сделать!

Посадник вскочил, едва не опрокинув стол. Смятый кубок загремел по полу. Олег успел подхватить, поставил на место. Гостомысл несколько мгновений испепелял его взглядом, потом сел и сказал мертвым, как камень, голосом:

– Нет.

– Рюрик сам не хочет, – сказал Олег несчастным голосом. – Там он князь, его чтут. Никому доказывать не надо, торговаться с вами, проходимцами, не приходится. Пойми, он не нуждается в Новгороде. Это Новгород нуждается в нем!

Гостомысл сжал кулаки – сухие, с белыми острыми костяшками, но огромные, крепкие. Голос его был таким же мертвенно-ровным:

– Новгород ни в ком не нуждается. Тем более проходимец не нужен мне. Оставалась моя любимица, мое утешение в старости. Теперь ее со мной нет… Этот ответ – окончательный.

Он медленно поднялся, его глаза были непроницаемы и враждебны. Олег вздохнул, встал. Их глаза встретились. Посадник смотрел не мигая, веки набрякли, вздулись желтыми прожилками.