Гиперборей - Никитин Юрий Александрович - Страница 29

– Почему не хоронят? – поинтересовался Олег. Он не ощутил в своем голосе никаких чувств, смертей вокруг оказалось слишком много, боль притупилась.

– Сразу после боя… Некому. Кто уцелел, еле доползает обратно, потом… забывается. Когда ярится бой, небо черно от воронья. Из чужих краев, мерзота, прилетают! Жиреют на наших бедах так, что летать не могут, а ведь клюют только глаза. Да-да, одними глазами несметные стаи кормятся!

Кости хрустели под сапогами, рассыпаясь в пыль. Попадались и свежие – с остатками одежды, клочьями жил на костях – недогрызенное сытые звери оставили жукам да муравьям. Земля под ногами чавкала жирная, темная, всюду темнели норы насекомых устрашающих размеров.

– Похоронить бы их, – предложил Олег. – Собраться волхвам, объявить перемирие. Пращуры страдают без погребения, они сейчас во власти злого Ящера!

Горюн двинул покатыми плечами:

– Теперь не разберешь… У нас закапывают, рашкинцы своих сжигают. Кости все одинаковые! К тому ж работы на тыщи лет, пусть даже на погребение выйдет стар и млад. Ведь бой идет тыщи лет, тыщи!

– Из-за чего?

Горюн поскреб затылок, переспросил озадаченно:

– Из-за чего? Да из-за всего можно драться, рази не ведаешь? Из-за баб, земли, скота, травы… из-за того, что те чужие.

– Чужие? Все мы – дети Руса, внуки Славена, правнуки Скифа!

Горюн на ходу уныло поскреб за пазухой, скривил худую рожу:

– Эт усе байки кощунников. Такое наплетут, что хоть сейчас иди обниматься со всяким. Чужие – они чужие. Их не грешно бить, грабить, брать в полон, зничтожать. А хаты – жечь, ибо – чужие.

Гульча все бледнела и наконец перебежала на сторону Олега, вцепилась в его руку. Ее пальцы дрожали. Олег все ускорял шаг, стараясь поскорее пересечь страшное поле. Кости лежали вразброс и целыми горками, черепа с укоризной смотрели вслед странникам пустыми глазницами.

Горюн повел по краю широченного оврага – дальний край едва виден, но странно неглубокого. Ноготки Гульчи вдруг вцепились в руку Олега глубже: овраг был заполнен человеческими костями.

– Скоро кончится? – спросил Олег. Он с беспокойством посматривал на бледную как смерть девушку. – Сколько еще идти по костям человеческим?

Горюн посмотрел на небо, оглянулся на оранжевый шар солнца, что катился все еще вверх по небесной горке:

– Ну… дня два-три… Ежели не останавливаться на ночь. А может, и больше, я дальше не хаживал. Долго ты, святой волхв, сидел в пещере, ежели не ведаешь, что в мире творится… Это ж усюду! Кощунники грят, что бьются поляне, древляне, дряговичи, хорваты, урюпинцы, вятичи, лютичи, бодричи, все-все другие племена и народы.

– Брат на брата, – сказал Олег.

– Племя на племя! – поправил Горюн. – А ежели бы и брат на брата?.. Всяко бывает. Брат хуже чужака бывает.

Очень нескоро они выбрели на широкую утоптанную дорогу, где могли бы разъехаться две телеги, не заезжая колесами на поле белеющих костей.

Малость погодя открылся вид на маленькую весь из десятка хаток. Она расположилась в излучине речушки, с другой стороны отгородилась новеньким высоким частоколом и глубоким рвом. Через ров были переброшены из свежевыструганных бревен два моста, а вблизи лежали горелые бревна и жерди.

Олег уловил настороженный взгляд Горюна, сказал поспешно:

– Нам недосуг, пройдем мимо. Возьми монету!

Он бросил серебряный. Горюн ловко поймал, разжал кулак, ухмыльнулся:

– Давно не видел динара… Пипин?

– Карл, – буркнул Олег. – Будь здоров, Горюн!

Кони легко пошли наметом, заскучав на бесконечном поле. Кости и черепа тянулись по обе стороны дороги, но при быстрой скачке сливались в грязно-белое полотно, словно снежное поле усыпал пепел исполинского пожара по всей славянской земле.

Они скакали двое суток, останавливались все чаще – уставали кони. На третьи сутки не дотянули и до обеда: пришлось коней отпустить на траву, а сами легли у костра близ дороги. Олег умело сварил душистый отвар из местных трав. Гульча пила с удовольствием – понравился.

Справа от дороги простиралась унылая холмистая равнина. Лишь присмотревшись, можно было понять, что нынешние холмы – остатки руин древних городов: не то замков, не то крепостей. Циклопические камни блестели под солнцем, между ними протискивалась зелень, кое-где боролись за место под солнцем кусты, даже поднимались белокорые березки, но древесные корни все еще не могли окончательно раздвинуть, обрушить огромные камни.

Несмотря на синее небо и яркое солнце, над развалинами словно бы висела незримая тень. Гульча передернула плечиками:

– Похоже на кладбище, где бродят тени мертвых!

Олег поморщился:

– Здесь не всегда были руины.

Ей почудился вызов, она сразу ощетинилась, сказала ядовито:

– Конечно, ты волхв, знаешь много. Может быть, даже сам помнишь, что здесь было?

Олег мерно отхлебывал обжигающий напиток, смотрел поверх чашки на сглаженные ветром и снегами камни, узнал потрескавшийся фундамент башни, что за тысячелетия превращается в обыкновенный каменный холм, и вдруг как наяву увидел огромный сверкающий город: замки с трепещущими на остроконечных крышах прапорцами, огромные дома-конюшни из обожженного кирпича, караван-сараи, дома для купцов, узрел огромную площадь, вымощенную плитами мрамора, а в середине – дворец владыки киммеров… Суетятся люди, тащат огромный котел, отлитый из наконечников стрел, а через странную площадь рассеянно идут трое ошеломленных невров, раскрывают рты на каждом шагу. Самый младший из них – Таргитай – то и дело спотыкается, поскальзывается…

– Это был Экзампей, – ответил Олег после долгой паузы. – Стольный город… Если память не подводит.

– Рашкинцев? Или этих подгорников?

– Экзампей был столицей киммеров… Но строили не киммеры. Древний народ, неведомый нам…

– А куда делись киммеры?

– Растворились среди скифов, те их разбили.

– А скифы?

– Растворились среди славян, – ответил Олег. Он сунул ковшик в мешок. – Пора в путь.

Дорога змеилась между осевшими глыбами, многие уже превратились в обычные валуны, кое-где лишь угадывался былой порядок: стены, фундаменты… Иногда приходилось слезать и вести коней под уздцы – нынешние племена так и не удосужились за тысячу лет расчистить дорогу хотя бы для двух коней, идущих в ряд.

Солнце припекало. Группки деревьев попадались редко, и когда далеко на обрии зачернела полоска, даже кони ожили, чувствуя тень, воду, отдых.

Олег зачуял влагу задолго до того, как впереди показались высокие заросли камыша. Над головами замелькали стрекозы, садились на торчащие уши коней. Комары встретили тучей, зазвенели. Гульча начала отмахиваться обеими руками от слепней и оводов. Из зарослей осоки слышалось встревоженное утиное кряканье.

Болото открылось сонное, потянулось до самого леса. К воде вел хороший спуск, Гульча пустила коня вперед, со вздохом облегчения начала расстегивать пряжки на одежде. Олег прислушался, внезапно бросил резко:

– Назад!

Гульча коня остановила, но не повернула. Ее крупные глаза смотрели подозрительно, словно ожидая подвоха: то ли от озера, то ли от пещерника. Олег же медленно подъехал к кромке озера, всмотрелся в неподвижную темную воду, где на поверхности как приклеенные застыли широкие мясистые листья. Лягушки сидели в середке каждого листика огромные, похожие на зеленые пирамидки. У всех глаза были полузакрыты кожистыми пленками, а животы с чавканьем падали на влажную зелень, с усилием поднимались и снова освобожденно шлепались на листья.

Конь осторожно переступил, шагнул к воде. Гульча отпустила поводья, ее конь тоже начал приближаться к краю воды. Олегу показалось, что он уловил движение в темных глубинах, судорожно дернул поводья, вскрикнул сорванным голосом:

– Атас!

Его конь присел на круп – всадник раздирал рот удилами, – наконец повернулся и стрелой понесся от болота. Гульчачак начала разворачивать коня, донельзя перепуганная криком всегда такого бесстрашного пещерника. Вода вдруг взбурлила, из глубины со страшным ревом поднялась огромная, как вывороченный пень, голова: глаза – валуны, пасть распахнута, словно расщепленное бревно, зубы – с кинжал, блестят. Конь завизжал, дернулся – Гульча сломала ногти, пытаясь удержаться, – скакнул в сторону. Огромный зверь выбросил вперед голову на длинной толстой шее, страшные зубы ударили друг о друга совсем рядом с омертвевшей девушкой – хорошо, конь шарахнулся. Пасть распахнулась снова, огромные злобные глаза взглянули прямо в глаза Гульчи. Она похолодела и уже приготовилась умереть, но конь завизжал, как придушенный поросенок, ее тряхнуло, и вдруг она обнаружила, что лежит на шее бешено скачущего коня, прижимаясь к нему всем телом.