Фарамунд - Никитин Юрий Александрович - Страница 77

Он снова вспомнил циклопические сооружения римских крепостей, гарнизонов, снова дрожь прошла по телу. Как будто и не люди строили те исполинские сооружения! Руки человеческие не в состоянии громоздить такие глыбы одна на другую, подгонять с такой точностью, что стебелек травы не пролезет между камнями размером с тушу быка!

– Пусть тебя ничего не тревожит, – сказал он. – Ни римляне, ни тевкры, ни галлы не смогут угрожать моим владениям. А по весне я отодвину кордоны, укреплю!.. Отныне и навеки ты в полной безопасности.

– А в безопасности ли ты? – спросила она вдруг.

Он насторожился.

– О чем ты?

– Ты жадно захватываешь новые земли, – сказала она презрительно, – совсем не думая, как будешь удерживать. А тебе не кажется, что все рушится за твоей спиной? Что бежишь по тонкому льду, когда остановиться – смерть?..

Он до хруста в висках стиснул челюсти. Даже если она права… все равно он должен увидеть эти чертовы страны, куда птицы улетают на зиму! Он должен увидеть удивительное небо, откуда днем сияет солнце, а ночью видны звезды. Он должен ступить на землю, где даже не слыхали о бескрайних и бездонных болотах!

– Мужчины мрут на бегу, – ответил он коротко. – Но не волнуйся, я не умру так скоро. Сперва я успею обеспечить тебе безопасность и власть.

Чувствуя, что сейчас сорвется и скажет что-то злое, он отшвырнул полотенце, ушел в другой конец комнаты, где смятой грудой лежала одежда. Перед глазами стояло ее бледное лицо с решительными глазами. Что-то в ней неуловимо изменилось. По крайней мере, сейчас Брунгильда ожесточенно спорила, обвиняла…

Плохо, когда женщина с тобой спорит, да еще так ожесточенно, но разве не хуже, если холодно молчит?

Часть III

Глава 29

В комнату неслышно вошел слуга, поставил на стол широкое варварское блюдо с жареным мясом, положил прямо на столешницу круг сыра и каравай плохо пропеченного серого хлеба, похожего на ком глины.

Фарамунд отшвырнул рубашку, в комнате натоплено, от жара колышется паутина на балке. Обнаженный до пояса пошел к столу. Брунгильда вздрогнула, настолько быстро в ладони этого человека появилась рукоять длинного ножа. Не двигаясь с места, она молча смотрела, как он быстро и ловко нарезал мясо тонкими ломтиками, распластал сыр. Хлеб он ломал руками.

– Советую поужинать, – сказал он хмуро. – Это нисколько не умаляет патрицианскую честь… и не нарушит девственность.

Она вспыхнула от оскорбления, но решила, что опускаться до ответа – еще ниже достоинства, холодно скользнула по нему равнодушным взглядом, словно он был продолжением лавки, на которой сидел, опустилась на табурет и принялась за еду.

Некоторое время слышалось только шумное дыхание, чавканье. Она невольно вспомнила, как в ее детстве во время трапезы играли музыканты, и теперь поняла, чем это было вызвано.

В конце концов, рекс обгрыз кость, словно хищный волк, Брунгильда с содроганием услышала жуткий хруст, а где он не смог разгрызть, с такой силой ударил костью о стол, что подпрыгнула посуда. Сухой треск разнесся по залу, словно за столом переломилось дерево.

Мозг выскочил на столешницу, похожий на жирного голого слизня. Фарамунд подхватил пальцами, жадно отправил в рот. Губы блестели от жира. Он сглотнул, глаза стали довольными… затем лицо медленно приняло прежнее суровое и даже привычно враждебное выражение. Да, привычное, но на миг ей остро захотелось, чтобы он оставался таким же беспечным и непосредственным, как вот только что, когда самозабвенно добывал из трубчатой кости сладкий костный мозг.

Он слегка откинулся на спинку лавки. Вода еще не впиталась, выпуклые, как у гладиатора, мышцы блестели, во впадинках ключиц собрались капли воды. Странно, на таком могучем теле воина она не заметила шрамов, что среди франков считалось чуть ли не позором. Разве что совсем-совсем крохотные белые полоски на боку, вон на плече…

На языке вертелось что-то колкое, но вовремя спохватилась: он может ответить, что больше привык сам наносить раны, чем получать. А те раны, которые наносит ему она… если он их замечает, следов не оставляют. По крайней мере, не на этой толстой дубленой коже, от которой почему-то пахнет южным солнцем, синим небом и теплыми чистейшими морями.

В эту ночь снова пришла Клотильда. Остановилась, испуганная, посреди комнаты. Рекс угрюмо молчал, и она, пересилив страх, снова забралась на ложе, мяла и теребила груды мышц, разгоняла кровь. Он чувствовал, как напряжение снова оставляет его сведенное судорогой тело.

Он наслаждался покоем, что струился от ее пальцев, ее ладоней. И хотя она нещадно хватала крепкими пальцами за мышцы, дергала, била по ним кулачками, он чувствовал, как будто лежит на горячем песке под жарким солнцем. Все тело горело от прилива крови, горячие струи ходили под кожей, вздувая ее буграми.

На этот раз, насытив плоть, он долго лежал на спине, смотрел в потолок. Здесь те же балки, только без паутины. Та же Брунгильда, что сейчас спит… спит ли?.. в восточной башне. И все та же служанка, что затаилась, как испуганный кролик, страшится вызвать его гнев неосторожным движением или словом.

Он опустил руку, нащупал ее обнаженную спину. Позвонки выступают, как у голодного котенка. Погладил по голове, почесал ей за ухом, как кошке. В темноте слышно было, как она прерывисто вздохнула, будто после долгого неслышного плача.

Говорить ничего не стал, достаточно и этого жеста, пальцы налились теплой тяжестью, остановились. Перед глазами возникли образы скачущих коней, залитые кровью лица, прозвучал зов боевой трубы…

Клотильда, услышав ровное дыхание, хотела было встать и вернуться к хозяйке, но рекс спит мертвецки, не добудишься. Почему не поспать до утра? А хозяйке скажет, что он ее пользовал до самого рассвета.

Пусть ликует, что сильные смуглые руки терзают не ее белое холеное тело!

Через неделю после прибытия с красавицей супругой Фарамунд собрал свою отборную дюжину и покинул Римбург. Нужно проверить, как расположились войска на зиму в приграничных землях Италии, а также взглянуть на земли собственно римлян. Достаточно увидеть простых поселян, чтобы оценить подлинную мощь их покровителя. Если голодные и ободранные, то, как бы Рим ни кичился богатством и мощью, это не подлинная мощь. Если же сытые и довольные, то трудно воевать с тем, кого поддерживают даже простолюдины.

Брунгильда наблюдала за его отъездом, глядя из своей башни. Окна велела закрыть по римской моде занавесками, теперь посматривала украдкой, как герои вскакивают в седла, как подвели высокого статного жеребца Фарамунду, как рекс красиво вспрыгнул, натянул поводья, конь встал на дыбы и красиво помесил воздух крепкими копытами.

Ей показалось, что он оглянулся в ее сторону. Поспешно опустила краешек занавески, отодвинулась за толстую стену. Любопытная Клотильда смотрела в другое окно.

– Не высовывайся! – вскрикнула Брунгильда, ее страшило, что рекс подумает, будто это она наблюдает за его отъездом. – Не… или ладно, высовывайся побольше, пусть видит, что это ты, а не я.

Клотильда в самом деле протиснулась едва ли не до пояса, щеки разрумянились, глаза счастливо блестели.

– Ну и что? – откликнулась она беспечно. – Что с того, что вы смотрите?.. Все смотрят.

Во всех окнах торчали головы мужчин и женщин, детей. Все рассматривали уезжающих, громко переговаривались.

Я не все, хотела сказать Брунгильда, но удержалась. Не хватало, чтобы начинала что-то объяснять служанке, опускаясь до ее уровня.

Она отошла и села за стол. Со двора доносились фырканье коней, звон подков, громкие мужские голоса, но она взяла листы пергамента со стихами Овидия и начала переворачивать страницы, делая вид, что читает. Искоса видела, как Клотильда радостно взвизгнула, помахала рукой так неистово, что едва не вывалилась.