Фарамунд - Никитин Юрий Александрович - Страница 68

Вокруг все пропитано воинской славой предков, никто никогда не запятнал свой род… и только этот последний сын, Мирдлихт, предал свое племя.

Она коротко взглянула на него, голос ее был чистый, сильный, с едва заметной ноткой усталости:

– Спасибо тебе, конунг Фарамунд, что известил! Как видишь, я даже не успела переодеться…

Он сам видел по загнанным коням, по ее измученному лицу, что за двое суток повозка не останавливалась больше чем на несколько минут, пока меняли коней.

Поклонился, помня, как ее здесь чтут и как местные ревниво следят за каждым его движением:

– Приветствую тебя, доблестная правительница. Пути богов неисповедимы, но мы следуем им, как можем. Прости, но мы преследовали изменника, чье имя я не хочу произносить вслух. Я чту веру нового бога и… сам собираюсь ее принять. Однако я чту и старые законы наших народов. Зло и предательство должны быть наказаны. Однако в твоем присутствии я не осмеливаюсь судить, ибо я молод… и знаю так мало! А вот ты…

Он снова поклонился, отступил и встал в один ряд с простонародьем. Сбоку кто-то толкнул в бок, он скосил глаза на довольного Вехульда. Тот прошептал:

– Ну и хитрая же ты змея…

– Ш-ш-ш, – ответил Фарамунд.

Старая женщина неотрывно смотрела в сторону распахнутых дверей в храм. У входа по-прежнему стояли люди Фарамунда, мечи наготове, но все смотрят в эту сторону, никто не смеет переступить порога.

На лице женщины отражалась сильнейшая борьба. Фарамунд видел, как напряглись скулы, а дыхание матери конунга участилось. Ему показалось, что она вот-вот потеряет сознание. Седоголовый встал с нею рядом, она оперлась о его плечо, обвела собравшихся долгим взглядом.

– Никто не войдет в храм, – сказала она наконец. Голос ее был низким, страдающим. – Святилище Иисуса Христа не должно быть осквернено блеском мечей и видом пролитой крови.

Вехульд нахмурился, но Фарамунд смотрел неотрывно, ждал. Вехульд шепнул:

– Ты не вмешаешься?

– Тихо, – шепнул Фарамунд. – Не верю, что старая вера испарится, как туман…

Мать конунга передохнула, лицо ее побледнело, как мел. В глазах стояла кричащая боль, а голос стал хриплым от страдания:

– Но никто и не выйдет из этого храма.

За ее спиной всадники переглянулись, подали коней назад. Двое разом повернули коней и умчались в сторону крепости. Женщина пошатнулась, седой человек подхватил ее под руку. Сзади поддержали, принесли стул, но она покачала головой, кивнула на повозку.

Когда коней развернули, а повозка уже медленно двинулась в обратный путь, навстречу уже катила телега, нагруженная ровно отесанными глыбами. Вехульд смотрел расширенными глазами, а Фарамунд, догадавшись по какому-то странному наитию, подумал, что новая вера закладывает себе опасный прецедент: карать без пролития крови… Но карать. Карать страшно и беспощадно.

А угрюмые дикарщики начали закладывать глыбами дверной проем. Им подали в ведре раствор из яиц и творога, что скрепляет камни крепче самих камней. Стена росла, а когда дыра осталась едва ли для двух камней, изнутри вроде бы раздался крик страха и отчаяния.

Толпа наблюдала молчаливая и торжественная. Происходило событие, память о котором будет передаваться из поколения в поколение. Язычница-мать должна осудить собственного сына на смерть, но христианка не может пролить кровь рода человеческого, да еще в церкви…

Да, отныне церковь будет карать без пролития крови.

За неделю войско залечило раны, а с приходом пополнения стало даже крупнее, чем было до сражения.

Да, в битве полегла треть войска, но племя бургундов, загородившее им дорогу к югу, было истреблено полностью. А те, что остались в дальних селах, в основном – женщины и дети, отныне станут франками.

Погибших было столько, что Фарамунд велел не возиться с похоронами. На поле битвы собрали оружие, с мертвых сняли доспехи, одежду, а мертвых оставили в долине, на опушке и в лесу – кого где застала гибель.

– Все дрались достойно, – определил Фарамунд. – И наши герои, и бургундские воины! Но негоже своих захоронить, а бургундов оставить на поживу лесному зверью!.. Пусть боги видят нашу справедливость.

Громыхало пробурчал:

– А как же они явятся в Асгард с обгрызенными волками лицами?

– Ну… в полдень, как все знают, все раны заживают. Можно драться дальше. А если кто христианин, то и вовсе возносится в их чертоги… в виде пара. Без тела вовсе.

Громыхало посмотрел подозрительно.

– Ты все чаще говоришь о вере Христа.

– Посмотрим, посмотрим, – ответил Фарамунд с неопределенностью в голосе. – Это вера хороша… во многом.

Поздней осенью весь Люнеус облетела весть, что рекс Фарамунд возвращается. Проведет ли всю зиму в Люнеусе или же просто решил объехать свои города и крепости, никто не знал, но челядь с удвоенным усердием чистила, скребла, мыла, начищала медные подсвечники и светильники.

Тревор буквально помолодел от такой новости. Брунгильда сжалась, когда Клотильда прощебетала веселым голоском, что сам могущественный рекс изволит посетить их бург. Служанка ее старшей сестры Лютеции так и осталась жить в Люнеусе, уже не столько служанка, сколько память неутешным Тревору и Редьярду об их милой Лютеции. Но эта дурочка не знала, что уже несколько месяцев она живет в тягостном ожидании, что ее, как овцу, отдадут этому человеку!

С серого неба посыпался легкий снежок. Тревор то и дело поднимался на башню, но первыми всадников заметили дозорные. Тревор и Редьярд тут же вскочили на коней и понеслись за ворота, стараясь встретить Фарамунда вне крепости.

Брунгильда подошла к окну, когда внизу во внутреннем дворе застучали копыта, послышались сильные мужские голоса. Всадники соскакивали с коней, осматривались хозяйски. Все они отличались от мужчин бурга, как соколы отличаются от простых уток: в движениях сквозит сила и жестокость, взгляды прицельные, чуть охрипшие голоса звучат громко и уверенно.

Она словно воочию увидела, как падают под их страшными ударами враги, как шагают по трупам, в руке окровавленный меч, а глаза жадно ищут нового противника. Особое внимание привлек всадник, который единственный был в легкой кольчуге поверх вязаной рубашки, в то время как остальные воины двигались в тяжелых железных латах. Похоже, он очень полагался на силу и скорость своего длинного меча.

Выше других мужчин своей отборной дружины, шире в плечах, он выглядел сильным и свирепым, а под блестящей вязью кольчуги скрывались могучие мышцы, крепость которых она уже мысленно сравнила с гранитной плитой.

Неизвестно почему, но ярость пробудилась с такой неожиданной силой, что она сама оцепенела. Ведь после слов Тревора уже смирилась со своей участью. Признала его правоту, готова идти даже за того старика, у которого на востоке огромные земли и хорошая конница. Почти безропотно согласилась идти за неведомого Фарамунда, вожака самой большой разбойничьей шайки…

Но сейчас неизвестно почему кровь снова вскипела от возмущения. Нет, она не позволит распоряжаться собой, как бессловесной овцой!

За спиной послышался перестук деревянных башмаков. Клотильда взбежала возбужденная, запыхавшаяся.

– Здравствуй, госпожа, – выпалила она. – Уф, я так бежала!.. Лестница такая крутая…

– Клотильда, – безучастно сказала Брунгильда. – Ты же в людской…

– Лучше я буду помогать вам, госпожа. И служить, как помогала и служила нашей бедной госпоже Лютеции. Вам же осваиваться на новом месте! Лучше я вам заранее расскажу о самом рексе, познакомлю с привычками и обычаями франков.

Брунгильда сказала с чувством:

– Добрый дядя Тревор! После Лютеции у него только я осталась из всей родни… Клотильда, иди сюда к окну. Видишь всадников? Расскажи кто из них кто? И кто этот герой в кольчуге?

Клотильда на миг прильнула к окошку, тут же отпрянула, уступая место госпоже. Брови ее удивленно взлетели на середину лба.

– Это и есть сам Фарамунд.