Фарамунд - Никитин Юрий Александрович - Страница 47

Оба видели, как менялось лицо рекса: сперва отвердели скулы, лицо потемнело и стало похоже на морду разъяренного волка. Даже верхняя губа приподнялась, показывая острые клыки. Уши дрогнули и слегка отодвинулись, шея напряглась, а от нее жилы пошли вспучиваться по груди, плечам, и даже друзьям стало страшно, когда человек на глазах превращается в безумца, наделенного богами нечеловеческой силой.

Из-за поворота выдвинулась бронированная стена шагающих легионеров. Стена деревьев осталась далеко слева, а другая на целый полет стрелы справа, здесь же ровная, как доска, земля вздрагивает от мерного топота, суровые лица угрюмы, покрыты грязью из пота и пыли, но шлемы блестят ярко, так же сверкают медные панцири, наконечники длинных копий, что несут в правой руке, блестят и на металлических полосках щитов, что у каждого висит на левом локте.

– Убивай! – заорал Фарамунд.

Конь, оскорбленный прикосновением шпор, ринулся вперед, как брошенный пращой камень. За спиной грохотали копыта. Фарамунд чувствовал, что натиск молниеносен, место выбрал правильно, все сделал верно…

…но римляне мгновенно остановились, передние три ряда разом уперли древки копий в землю, присели, укрывшись за щитами, справа и слева тоже развернулись, готовые точно так же встретить неожиданное нападение с боков. Только тыл был открыт, но там двигались тяжелогруженые телеги, которые сопровождала толпа воинов без копий, но зато прекрасно вооруженных для схватки лицом к лицу.

Фарамунд на полном скаку метнул дротик. В третьем ряду легионер завалился навзничь, пронзенный почти насквозь. Остальные держали копья настолько крепко, словно те торчали из надвигающейся скалы. В то же время, когда одни копья удерживали нападающих, другие слегка оттягивались назад, а затем били со страшной силой коротко и зло, оставляя глубокие рваные раны.

Над лесом стоял страшный крик, ругань, вопли, но кричали только франки, римляне сражались в холодном презрительном молчании. Они даже словно не сражались, а только удерживали нападающих на месте. Короткие движения копий напоминали движения кожи коня, что время от времени дергается, брезгливо сгоняя надоедливую муху.

Громыхало вздыбил коня, сразу два острия вонзились бедному зверю в грудь, третье метнулось к лицу старого воина, но он со словами «Вот спасибо!» ухватился за копье, что помогло ему не свалиться с падающего коня. Копье он выдернул, отшвырнул, а сам, схватившись за молот, пошел с грохотом бить по щитам, разбивая их в щепы.

Вехульд затрясся, глаза стали безумными. В уголках рта выступила пена. Вены и жилы страшно напряглись, он с поднятым мечом ринулся прямо на стену щитов. Рядом с Фарамундом падали пронзенные копьями. Он в ярости рубил огромным мечом выставленные копья, крушил, ревел, как зверь. На него со страхом и изумлением смотрели застывшие одинаковые лица, но это был все тот же один человек с множеством лиц, и Фарамунд ощутил, как стыд начинает вытеснять священную ярость.

Он отступил на шаг, огляделся. Унгардлик бросил свой отряд слева, Вехульд вышел из боя и с горсткой отважных зашел справа, но их и там встретил лес копий. Римлян в пять раз меньше, но пока не видно, чтобы хоть кто-то из них погиб, хотя явно же гибли, он сам убивал, начиная с броска дротика…

– Убивай! – закричал он страшно.

Второй натиск римляне отбили все так же легко. Они начали пятиться, а телеги, как заметил Фарамунд, остановились и выстроились кругом. Если римляне отступят за них, то оттуда уже не выбить, а они своими длинными копьями перебьют их, как кур…

– Убивай!!! – заорал Фарамунд. – Боги смотрят на нас!

Раздались яростные крики:

– Убивай!

– Убить всех!

– Праотцы смотрят!

– Не опозорим…

Римляне отступали тоже шаг в шаг, молчаливые, суровые, плечо в плечо. Строй слегка колыхался, но не ломался. Некоторые из людей Фарамунда начали обстреливать из луков, однако железные наконечники лишь щелкали о шлемы, втыкались в щиты, но ни один из римлян не охнул, не завалился навзничь.

Перед Фарамундом вырастали все новые копья, он рубил, расшибал щиты, во все стороны летели осколки древесной щепы и железные полоски, но римляне все так же спокойно отступали перед его яростным натиском, почти не замечая его ярости, его бешенства, а он не видел, чтобы кто-то падал от его меча.

Задний ряд вплотную приблизился к телегам. Там уже ждали возчики с длинными копьями в руках, готовые бить с высоты телег. Рядом с Фарамундом Рикигур визжал, как поросенок, его перекосило, он трясся, затем вдруг схватил убитого воина, с которым столько пили и грабили вместе, швырнул на лес копий, тут же подхватил тело еще одного сраженного и швырнул следом, а затем и сам метнулся за павшими друзьями. Лес копий вонзился в тело первого, их пригнуло к земле, еще пара копий ударила в летящее тело второго, тоже опустились, а следом метнулся ревущий, как разъяренный медведь, Рикигур.

Фарамунд то ли от бешенства, то ли увидев удачную щель, но поднял коня на дыбы и бросил следом за Рикигуром. Оба пошли расширять щель страшными взмахами не по-римски длинных мечей. Следом ворвались Громыхало, Фюстель и Шамич, он слышал их крики, ругань, в голове гремело от грохота железа по железу.

В лицо плеснуло теплым, он ощутил соленое, потом плеснуло еще и еще. Он не знал: своя или чужая кровь, им владело священное безумие, посылаемое богами лучшим из воинов, они не чувствуют ран, а умирают на поле боя только от усталости.

Даже сейчас на лицах римлян не было страха, только угрюмая обреченность. Их копья изрубили, а короткие римские мечи бесполезны против длинных мечей франков, закаленных, превращенных из сырого железа в прочную сталь. С высоких седел Фарамунд, Громыхало, Вехульд, Унгардлик и все, кто вломился в брешь, беспощадно рубили головы. Закаленная сталь рассекала шлемы, как будто те были из глины.

Из леса высыпали новые воины, на этот раз подоспели пешие. В римлян полетели камни из пращ, многие разом метнули дротики, на телегах с криками падали последние защитники.

Прижатые к телегам, не успевая повернуться и вскарабкаться на них, римляне защищались с мрачным упорством. Ни один не пал на колени, не молил о пощаде. То ли римская стойкость, то ли полное равнодушие к жизни, но озверелый Фарамунд рубил и крушил, уже не понимая, с людьми ли сражается, или же неведомая сила оживила лесные пни, нечувствительные к боли.

Солнце выглянуло неожиданно. Мечи и шлемы заблестели ярко, слепя глаза. Фарамунд заорал:

– Сами боги подают знак!.. Не давай уйти!

– Руби! – пронесся клич. – Руби всех!.. Чтоб ни один не ушел!

Когда последние легионеры пали, защитники телег почти не сопротивлялись. Напрасно Фарамунд, спохватившись, кричал, чтобы брали в плен. Рассвирепевшие франки, на глазах которых гибли друзья, перебили всех, а потом еще бегали с окровавленными ножами, перехватывали горло каждому, кого считали только раненым. А самых сильных и доблестных легионеров, вокруг которых трупов их товарищей было больше всего, разрезали на части, а окровавленные куски разбросали по кустам на поживу лесному зверю.