Фарамунд - Никитин Юрий Александрович - Страница 37

Издали донесся окрик. В ответ по ту сторону повозки весело заорали. Колдунья кивнула:

– Иди, тебе нельзя много думать об устройстве мира.

– Почему?

– Мудрецы редко берутся за меч, – сказала она печально. – Потому мир совсем не такой…

– Как если бы творили его мудрецы?

– Да.

– Хуже или лучше?

– Не знаю. Но – другой.

На воротных башнях явно удивились, видя, как рекс выпрыгнул из повозки, хотя коня вели с пустым седлом рядом.

А когда узнают, с кем я ехал и вел беседы, подумал он с неловкостью, то и вовсе пойдут шуточки… Сердце стиснуло болью, ибо точно так же однажды ехал в одной повозке с божественной Лютецией. Она ухаживала за ним! Своими нежными пальчиками перевязывала ему раны, поила его, придерживая одной рукой голову… он и сейчас иногда чувствует прикосновение ее ладони…

А в полутьме ее глаза сияли над ним, как две путеводные звезды.

Не медля, он дал двое суток на сборы, после чего выступил всем войском, что разрасталось на глазах. Уже Громыхало и Вехульд командовали отдельными отрядами, даже отважный Унгардлик получил в свое распоряжение отряд легких конников.

Некоторые из его разбойников по старой привычке тут же рассеялись по окрестным деревням, принялись грабить и насиловать. Одну деревню сожгли начисто, мужчин перебили просто для потехи, а женщин раздели донага и погнали вслед за войском.

Едва до Фарамунда дошла весть, он окружил одну из деревень, захватил грабителей и согнал на площадь посреди села. Даже Громыхало и Вехульд вздрогнули, когда он свистящим от ярости голосом велел захваченным перевешать друг друга.

И был он так страшен, что перепуганные разбойники торопились, вязали петли дрожащими руками и все оглядывались на хозяина, страшась прогневать еще больше, ведь может посадить на колья.

Последний набросил себе на шею волосяную петлю, соступил с лавки. Длинная ветвь старого дуба прогнулась, там уже двое таких плодов, кончики ног коснулись земли, заскребли, глаза выпучились, с синеющих губ сорвался хрип, полетели слюни.

Фарамунд поморщился:

– Кто опаздывает, тому приходится хуже всех… Все видели? Это теперь моя деревня. И все люди под моей защитой. Кто хочет потягаться со мной, тому достаточно обидеть любого из этих поселян!.. Никто их не смеет грабить или насиловать, кроме меня! Все поняли? Трубач, сигнал! Мы и так задержались.

Двое суток почти непрерывной скачки, и вдали, посреди долины, окруженной лесом, появился огромный город. Широкая дорога проходила через него насквозь с севера на юг, еще одна – с востока на запад, и потому в городе были четыре полноценные улицы, а в высокой деревянной стене, окружавшей его почти правильным кругом, – четверо ворот.

В груди растекалось щемящее волнение. Он привстал на стременах, пытаясь представить себя властелином этого огромного города. На миг кольнул страх: а что же с ним делать, тут же нахлынула волна гордости – он справится, он захватит, ограбит, получит богатейшую добычу!

– Мы возьмем этот богатейший город, – сказал он вслух, чтобы придать самому себе твердости. – Он будет наш! А мы станем хозяевами. И если кто посмеет назвать нас отныне разбойниками…

Громыхало подъехал, новенькое седло немилосердно скрипело под грузным телом, вкусно пахло свежевыделанной кожей.

– Город? – переспросил он. – Да еще богатейший?

В его голосе было настолько непередаваемое презрение, что Фарамунд спросил невольно:

– А что не так?

– Хозяин…

– Что не так? – спросил Фарамунд раздраженно.

– Хозяин, не обижайся… Когда ты так ловко захватил первую крепость, я уж решил, что ты с детства их берешь голыми руками, настолько все было умело. Но сейчас ты смотришь на это… это…

– Город, – подсказал Фарамунд.

Громыхало повернулся в седле. В глазах был смех, толстая рука как выстрелила в сторону городских стен:

– Да ты посмотри! В этом городе… ха-ха!.. городе коров пасут прямо на городской площади! А огороды возле домов? А что это за горожане, что у всех поля за городской стеной?

Фарамунд не понял, почему такая насмешка, что плохого или недостойного в полях и пастбищах за городом, поинтересовался:

– А как в других?

Громыхало сказал со вкусом:

– Вон в Константинополе, скажем… идешь-идешь из середины города… в любую сторону, уморишься, язык высунешь, уже и солнце полнеба пройдет, а вокруг все так же тянутся эти каменные громадины! Там все дома из камня, представляешь? Даже у самой что ни есть голытьбы.

Фарамунд спросил недоверчиво:

– А сколько же там народу?

– Ну, тысяч пятьсот, – ответил Громыхало хладнокровно. – Не знаешь, сколько это? Ладно, вот в этом городе не больше тысячи. Одной тысячи!

Фарамунд покачнулся в седле. Город возвышался за городской стеной – из толстых просмоленных стволов с заостренными концами, жутковатый частокол, – красочный, живой, бурлящий жизнью. Если этот город кажется огромным, то какой же трепет охватит при виде тех городов, размеры которых не может и представить?

И в то же время он чувствовал себя униженным, оплеванным. Громыхало рассуждает о городах, сравнивает, он все видел, знает…

– Ты знаешь, – звучал за спиной ненавистный голос человека, побывавшего и повидавшего, – многие горожане… ха-ха!.. рождаются и умирают среди этих каменных громад, так и не повидав даже городских стен!.. А уж выйти за ворота… ха-ха!.. половина жителей Константинополя даже не знают, в какой стороне ворота, настолько сам город велик и огромен… В нем сто тысяч храмов, семь тысяч дворцов… ах, ты не знаешь, что это!.. двадцать тысяч базаров…

Фарамунд хлестнул коня. Оскорбленный зверь сорвался с места, копыта простучали сухо и раздраженно.

Войско должно было подойти только завтра, а сам он со своим отборным отрядом в разгар ночи подошел к стенам. Трубачей послал к северной части, с ними десяток человек с лестницами, больше не отыскалось, велел трубить погромче сигнал к нападению. Все защитники ринулись к северным воротам, прочитав звуки рога как сигнал к штурму ворот.

Этих придурков хватило бы на защиту всех укреплений, народу в городе оказалось на диво много, но все ринулись к северным воротам, а он лично с группой самых ловких взобрался на стену с юга, перерезал стражу на стене и перебил стражей ворот, а когда створки заскрипели и поднялись, изумленные горожане увидели в страхе, как из рассветного тумана в город врываются орды полуголых варваров!

Фарамунд сам ошалел от такой легкой победы. В его руки, как спелый плод, упал достаточно обширный и небедный город, И настолько легко попал в ладони, что он некоторое время не знал вовсе, что с ним делать, но потом благоразумно решил оставить все, как есть. Единственное – город переменил защитника, а значит, платить за охрану и защиту будет ему, а не тевкру Теоридриху.

Неизрасходованная сила, напор требовали выхода. Если не излиться в яростной схватке, в многодневном сражении, если не будет крови, трупов, гибели друзей и массовых казней пленников, то заблестит оружие среди своих, начнутся мятежи, поединки, и сам рекс не заставит вложить мечи в ножны!

На третий день он, все еще в некоторое растерянности, оставил захваченный город, медленно двинул войско дальше на юг. По слухам, там располагался Аунхен, новый, быстро растущий вокруг бурга городок. Он расположился на перекрестье дорог, в нем останавливаются караваны, а ремесленники туда свозят свои изделия.

Его войско увеличилось на девяносто легионеров прежнего гарнизона. Хоть и присягнули ему на верность, но на всякий случай решил не оставлять в городе – взял с собой. А в освободившуюся схолу поселил часть беглых легионеров из своего войска, доказавших ему верность. Понятно, еще раз строго напомнив, что теперь этот город принадлежит ему. Если будут вести себя как захватчики, то не только вздернет, а кое-кого и на кол посадит.

Ворота Аунхена оказались заперты. Со стен выкрикивали оскорбления, падение соседей их не смутило. Здесь город крупнее, стены выше, защитников впятеро больше. Фарамунд расположил свое войско лагерем напротив ворот в трех полетах стрелы, велел окопать рвом, как делают римляне.