Фарамунд - Никитин Юрий Александрович - Страница 10

– Что случилось? – поинтересовался Свен с наглой ленцой.

Лютеция выкрикнула возмущенно:

– Это оскорбление мне! Никто не может вешать моих людей без моего позволения.

Свен поклонился. Фарамунд видел по его лицу, что он чувствовал себя не только хозяином положения, но и правым абсолютно, потому сказал громко, с иронией, чтобы слышали все:

– Дорогая Лютеция! Я уступаю тебе право повесить человека, который искалечил троих моих людей. Заметь, это были хар-р-р-рошие плотники. Один вряд ли доживет до вечера, а двух недельку-другую будут залечивать. Да и, кроме того… я как-то щадил вас всех… беглецы, сами боги велят таким помогать, но теперь, вижу, пора. Надо бы оформить наши договорные отношения. Как коммендацию, к примеру.

Лютеция, явно смущенная, повернулась к Фарамунду. Тот с петлей на шее тупо смотрел на нее, на весь этот необъятный двор.

– Отвечай, – спросила она строго, – почему ты побил их так жестоко? Разве не разумнее было бы отдать сапоги?

Фарамунд понял, что надо отвечать, с трудом разлепил спекшиеся губы.

– Они напали.

– Да, напали. Но ты… слишком жестоко! Простолюдин не должен позволять себе такой ярости, какая свойственна только людям благородного происхождения!

Фарамунд прошептал:

– Это не я их бил…

– А кто?

– Кто-то другой, – ответил он убито. – Я сам не знал, что буду драться…

На него смотрели во все глаза. Кто-то помянул богов Ночи, кто-то сплюнул и сделал отгоняющий злую силу знак. Сквозь толпу протискивался, как могучий тур, Тревор. За ним спешил Редьярд с бесстрастным, как всегда, лицом. Лицо старого воина было угрюмое, серебряные усы ярко оттеняли темную кожу. Маленькие медвежьи глазки смотрели с сонной недоброжелательностью.

– Погодите… – буркнул он. – Мне этот… Фарамунд, если его так в самом деле зовут, мне он тоже не нравится. Я сам предлагал не раз его прирезать и бросить. Но если он умеет так драться, то дуростью было бы не воспользоваться этим… Плотники, да… жалко. Плотники везде нужны. Особенно хорошие. Но зато можно взять стражником. Или воином! Отсрочить смерть… посылая его всегда в первые дозоры.

Кузнец кашлянул, сказал, ни к кому не обращаясь:

– Хороший воин стоит двух плотников. А то и трех.

– Подумай, Свен, – сказал Тревор.

– Умоляю, – сказала Лютеция. – Будьте милосердным.

Свен налитыми кровью глазами смотрел на человека с петлей на шее. Грудь его медленно поднялась, он задержал дыхание, затем с шумом выдохнул:

– Решено. Если наша дорогая гостья подарит этого человека мне… то я своей властью дарую ему прощение. И дам оружие. Конечно, при условии, что даст клятву не обращать его против меня! На этих условиях я могу заменить ему смерть от петли на смерть в бою.

Лютеция краснела, бледнела, умоляюще смотрел на Тревора. Тот отвернулся, а Редьярд шепнул:

– Это единственный способ спасти его от петли.

Она выпрямилась. Голос зазвучал властно:

– Своей волей, без принуждения, я передаю этого человека в полную собственность Свена из Моря, властелина этих земель. И отказываюсь от всех прав на него!

Свен нехотя поклонился:

– Принимаю этого человека из рук благородной Лютеции. Обязуюсь предоставить ему все те же права, что пользуются мои люди.

Теддик сбросил с шеи Фарамунда петлю. Голос был сожалеющим:

– Вообще-то я хотел попробовать свой узел… Чтобы не сразу давил, а медленно! А то давно никакой потехи…

Фарамунд прохрипел:

– В этом краю… такие потехи… на каждом шагу…

Глава 4

Жена Свена и Лютеция сидели в людской посредине, а девки – по лавкам вдоль стен. В открытом очаге горели крупные поленья, изогнутые корни старой березы, что дают особо жаркое тепло, а также сладкий дух. Поленья то вспыхивали острыми языками пламени, то с легким треском рассыпались на крупные пурпурные угли.

В людской темновато, только когда огонь вспыхивал, Фарамунд различил выступающие балки, грубо отесанные, толстые, бесформенные от толстых мотков льна, что укрывали балки от стены и до стены. Среди глиняной посуды на длинном миснике две чашки блестели, как угли: из настоящего олова.

Лютеция усердно пряла, отрабатывая гостеприимство. Ее левая рука быстро и умело щипала лен, а правой крутила веретено. На Фарамунда вскинула на миг глаза, по губам пробежала улыбка.

Фарамунд и раньше выглядел диким человеком, а теперь, когда все почистились и переоделись, рядом с ними казался совсем зверем. Волосы спутанными прядями падали на уши, опускались, почти касаясь плеч. Брови словно бы парили над живыми, но какими-то трагическими глазами, похожие на раскинутые в полете крылья. Щеки и подбородок покрыла густая черная щетина. Когда он провел рукой по щеке, она ясно услышала хруст, словно он ломал стерню.

Спохватившись, что рассматривает его чересчур пристально, она поспешно опустила голову. Недостойно дочери знатных патрициев так внимательно разглядывать простолюдина.

Фарамунд ощутил сладкую волну, что накрыла его с головой. Сердце дрогнуло, а грудь заполнила странно горькая радость. Он переступил с ноги на ногу, развел руками:

– Госпожа! Я просто зашел поблагодарить.

Фелиция окинула его критическим взором. Лютеция мягко улыбнулась, но голову не подняла:

– За что?

– Вы спасли мне жизнь, подобрав раненого. Второй раз спасли, когда ваш дядя готов был перерезать мне горло. И в третий раз – когда я стоял сегодня с петлей на шее.

Хозяйка холодно улыбнулась Лютеции:

– В самом деле, дорогая, ты вовремя от него отделалась. Пожалуй, для него и раз – чересчур много. Погляди на него! Лучше бы спасла кошку или собаку.

Лютеция мягко произнесла:

– Фарамунд, я рада, что ты жив. Постарайся служить новому хозяину так же хорошо, как послужил мне.

Фарамунд развел руками, слова теснились в груди, топтались на языке, но ни одно не удавалось вытолкнуть, все цеплялись за нёбо и за десны. Сердце стучало все чаще, он чувствовал, как бурно вздымается грудь. Даже хозяйка засмотрелась, его торс похож на выкованные из меди латы для римского легионера: широкие массивные грудные мышцы, блестящие шары плеч, а длинные, красиво вылепленные руки заканчиваются широкими, как лопаты, ладонями.

Он попал под луч солнца, скользнувший через щель в крыше. Могучая фигура вспыхнула, словно окунули в расплавленное золото. Лютеция даже задержала дыхание: этот человек пугающе красив, словно под личиной простолюдина скрывается бастард одного из сильнейших правителей мира.

Когда он вышел, так же неуклюже, как и вошел, хозяйка быстро взглянула на Лютецию. Заметила ли патрицианка, принявшая христианство, что ее бывший раб двигается неуклюже лишь потому, что смущен множеством молодых женщин? А вовсе не из-за скотской неповоротливости простолюдина?

Из набега на соседей вернулась дружина Свена. Водил ее Теддик, доверенное лицо Свена во всех делах. В бурге сразу стало шумно, забегала челядь, по двору водили коней, а в большом зале для воинов составили столы, начался пир.

Пили, как лошади после долгой скачки, долго и жадно. А потом заговорили все разом, голоса звучали громко, кубки и чаши звенели, вино плескало на грудь, на стол, на сапоги.

Тобурн рассказывал, как он голыми руками заломил великана из Грентоля, а Шеплер перебивал, все пытался поведать, какой он великий стрелок, но его никто не слушал, да и сам Шеплер вскоре сконфузился и рухнул под стол, когда обнаружил, что все свои горячие речи произносил молча.

Фидлинг начал бросать метательные ножи в голову огромного медведя на стене, азартный Цудвиг тут же присоседился, но вместо ножа метнул свой великанский топор. Промахнулся, но тяжелый удар потряс стены, голова сорвалась с крюка. Под столом дико заорал Шеплер, когда к нему подкатилась эта морда с оскаленными зубами и уставилась мертвыми пустыми глазницами.

Аганарис и Зундвиг затеяли спор, кто лучше владеет мечом. Сперва дрались, показывая удары, потом разъярились, хмель ударил в голову. Наконец Аганарис отпрыгнул, плечо в крови, Зундвиг заорал победно, но Аганарис, ярясь, закричал, что это пустяки, в бою это не в счет, а вот кто останется на ногах… Он в самом деле наседал с такой яростью, что потеснил Зундвига, но затем все услышали глухой удар, сам Аганарис вздрогнул и рухнул на пол с разрубленной головой.