Далекий светлый терем (Сборник) - Никитин Юрий Александрович - Страница 61

Тверд сам положил мне каши в миску, и я вздохнул с облегчением. Из одной посуды было бы естественно, но для человека моего мира чересчур уж противоестественно.

Себе Тверд положил едва ли больше двух ложек. Объяснил:

– Ел недавно. А охотки еще не нагулял.

– Спасибо, – поблагодарил я. – Вкусно. Жена готовила?

– Большуха, – объяснил он. Не уверенный, что пойму, добавил: – Старшая из дочерей. У меня три девки, а сына боги не дают.

– Боги сыновей посылают тем, кто в них нуждается, – утешил я. – Глядя на тебя, кто скажет, что в этом дому трудно без мужчины?

Он некоторое время смотрел молча, потом хмыкнул:

– Ишь… А ведь верно. Вон у Хвоста пятеро, все парнишки. Сам же плюгавенький, разиня, страхополох.

– Вот боги и посылают туда мальчиков, – объяснил я, заботясь больше о расположении могучего мужика, который все больше нравился, чем о точности генной теории. – Должны же они как-то возмещать ущерб?

– Спасибо на добром слове.

– Не за что.

Доедали кашу в молчании. Временами мне казалось, что я вовсе не переносился в параллельный мир, да еще так далеко во времени. Не вернулся ли в родную деревню, где сижу с двоюродным дядей, братом. Отдыхаю, вытянув натруженные ноги?

Стараясь удержаться в реальности, я снова пошарил взглядом по комнате. Холодок прополз по спине, на руках приподнялись волоски. Нет, я в далеком-далеком прошлом.

И тут глаза зацепились за острогу, что стояла за дверью. Обыкновенная острога, такой били крупную рыбу еще в каменном веке. Но здесь наконечник блестит металлом, главное же, тупой конец заправлен в плотный резиновый тяж с веревку толщиной. И еще странная труба с рукоятью, очень похожей на рукоять пистолета. Но откуда у древних славян мощные гарпунные ружья?

Проснулся я в скрюченной позе. Все тело болело. Спать на деревянной лавке сродни пытке, а лезть на печь я отказался: гость не должен садиться хозяину на голову, иначе обычай гостеприимства долго не продержится. Правда, теперь жалел, что не уступил Тверду. Хозяин под стать своему имени – весь как из старого отполированного дерева, если не камня. Крупный мужик, ни капли жира. Когда он раздевался на ночь, я завистливо вздохнул и украдкой потрогал жирную складку на своем животе.

Под окном кричали петухи. Значит, охота охотой, а домашняя живность все же имеется?

В доме было пусто. Я вышел во двор умыться. Солнце стояло над лесом. В деревне безлюдно, только детвора с воплями носится туда-сюда. Мальчишки постарше сидели над водой с удочками, от леса прошли две женщины с огромными охапками хвороста за спинами.

Тверд вернулся, принеся на плечах дикую козу с двумя стрелами в боку. Пока он разделывал добычу, я развел во дворе костер и настрогал из палочек шампуры.

– Ты чужеземец из неведомых мне племен, – сказал Тверд раздумчиво, – но ты не враг. Я бывал в разных походах, врагов чую. Но хоть из неизвестных мне племен, но нашего роду, чую тоже. Эх, сюда бы волхва! Тот бы враз разобрался!

– Волхв нужнее всего, – подтвердил я. – Дело в том, что я сам волхв в некотором роде. Правда, у нас это называется иначе, но у себя мы делаем то же самое, что у вас делают волхвы.

– Жрец? – спросил Тверд с интересом. – Брамин?

– У нас эти люди называются общим словом: ученые, – сказал я осторожно.

– Гм. Ладно, как бы ни называлось, но тебе надо добраться до князя или хотя бы до княжеского тиуна. Он два раза в год объезжает эти края, собирает полюдье.

– Мне надо раньше! – воскликнул я в испуге.

Тверд некоторое время размышлял.

– Добро, – сказал он. – Я отведу тебя к тиуну. Закисаю я в этой деревне! Ничего здесь не случается. А так хоть городище увижу.

После завтрака Тверд снова набросил на плечи волчью шкуру. В этом был свой шик, спесь особого рода. Его руки были свободными, но спину укрывал маленький щит, из-за плеча высовывались короткий лук и колчан со стрелами. На широком поясе висел меч-акинак.

Не задерживаясь, мы тронулись в путь. Тверд выглядел красивым и мужественным, шагал легко, зорко посматривал по сторонам. Я еле поспевал, хотя на мне ничего, кроме комбинезона и кроссовок. Но я не воин, выросший в походах, я волхв другого племени, где другие нравы, другие обычаи и где вовсе нет лесов.

Мы были довольно далеко от села, когда раздался лихой свист. Тверд тут же бросился к толстенному дереву, мгновенно оказался спиной к стволу, прикрыв живот щитом и выставив перед собой острие меча.

Из чащи вынырнули двое угрюмых молодцов. Я растерянно оглянулся, но и там, отрезая путь к отступлению, встали двое мужиков, держа в руках боевые топоры с оттянутыми в стороны лезвиями.

– Кидай оружие, – скомандовал первый, самый здоровенный из четверки. – Я Громобой, понятно?

Тверд метнул взгляд на меня, но меча не выпустил, только еще сильнее согнулся, укрываясь щитом.

– Юрай, – сказал он коротко, – это людоловы. Иди в полон, тогда уцелеешь. Продадут в рабство, а там все в руках богов. Могут и не принести в жертву.

– А ты? – спросил я.

– Не для того я уцелел под Царьградом, Карфагеном, при Гавгамелах, чтобы меня вязала эта мразь!

Громобой, выслушав наши переговоры, засмеялся, указал на нас тем двум, что стояли сзади. Разбойники, откровенно посмеиваясь, пошли вперед. Я был безоружен, растерян, и они, сунув мечи в ножны, достали веревки.

Я стоял, ожидая, когда их руки ко мне прикоснутся. Только за мою короткую жизнь способы нападения и защиты совершенствовались много раз. Сперва от пленного требовали поднять руки, этого было достаточно. Потом на горьком опыте научились поворачивать их спиной, через десяток лет пришла новая команда: «Руки на голову!», а еще через некоторое время стали в той же позе сажать на корточки. Но и тогда оставался шанс извернуться и напасть на охранника.

Я считал всегда, что мои самые отвратительные годы прошли в армии. Я ненавидел муштру, изматывающие тренировки, всякий раз боялся прыгать с парашютом в ночь. Прошло полста лет после войны, все говорят о мире, мне никогда не приходилось никого бить в лицо, я всю жизнь буду физиком-теоретиком.

Я истошно завизжал, прием первый – ошеломление, мои руки ударили как бы помимо моей воли. Оба упали как подрубленные, а я, выхватив у первого меч, с силой ударил его плашмя по голове. На втором разбойнике меч соскользнул с кудрявой головы и вонзился в плечо. Мое сердце болезненно сжалось, я выпустил рукоять и поспешно отошел в сторону.

Тверд только-только сам сделал первый шаг навстречу Громобою. Второй разбойник широко раскрыл рот, видя своих товарищей неподвижными на траве. Потом он с воплем, не слушая вожака, бросился на меня, поднимая меч.

Фехтовать я не умел. Мне показывали в армии только основные приемы с винтовкой, саперной лопатой, так что меч мне помог бы мало. Я шагнул вперед, пропустил удар мечом справа, мои руки сами схватили противника, тело само изогнулось, и этот здоровый парень упал на траву с неестественно вывернутой шеей.

Я подобрал меч, тяжело побрел через поляну к сражающимся Тверду и Громобою. Мое сердце бешено колотилось, я дышал надсадно. Я не дрался даже в детстве, физических нагрузок избегал, и сейчас сердце выпрыгивало из груди.

Тверд и Громобой едва успели обменяться двумя ударами. Оба двигались невыносимо медленно, замысел каждого был виден за версту. Оба дрались так, как дерутся актеры в кино, один спортсмен-фехтовальщик мог бы драться против сотни таких бойцов.

Тверд бросил мне весело:

– Ты великий боец, Юрай!.. Сейчас сомну эту гадину к праотцам, вымоем руки.

За время этой речи Громобой мог бы срубить его десять раз, но только сопел и бросал угрюмые взгляды на меня. Вид у него был обреченный, но он держался так, как должен держаться мужчина этого мира.

– Прекращайте, – сказал я с отвращением. – Прекращайте эту нелепость.

– Сейчас, – ответил Тверд.

Он ринулся вперед, как бык. Страшно загремело железо. С минуту они стояли, упершись щитами, старались столкнуть противника с места, потом разом отступили, и снова застучали мечи. Оба крякали при каждом ударе, широко размахивались, двигались тяжело, основательно.