Чародей звездолета «Агуди» - Никитин Юрий Александрович - Страница 38

– Этим и прекрасно наше общество, – засмеялся я. – Сколько в нем дури, а это значит – потенциал огромен!

– Да, но когда взгляды поэтов начинают руководить экономикой, политикой или мировоззрением… гм… жди беды.

– Уже дождались, – заметил я.

Он кивнул.

– Но парадокс в том, что беду чувствуют, видят, но не видят в упор решения, хотя оно под носом. А кто видит, брезгливо отворачивается.

– Брезгливо?

– Или трусливо.

– В это поверю больше, – сказал я горько.

Он красиво повел аристократичной дланью, охватывая жестом весь сад:

– Видите все это многообразие?.. Большие деревья, низкие кусты, совсем мелкая травка. Тысячи кузнечиков, муравьев, бабочек, стрекозок, жуков, мокриц, тлей… Увы, многообразие только для дурака или поэта. Не хочу обижать поэта, но он не обязан быть умным, чтобы слагать прекрасные стихи. Он может быть с прекрасно чувствующим сердцем и абсолютно пустой головой… так вот, если бы ночью в этом саду тайком высадились, скажем, марсиане, они бы до утра, глядя только на деревья и ночных жуков, сумели бы нарисовать портрет хозяина планеты со всеми его привычками, страстями и желаниями.

– Ого!

– А вы посмотрите, мы ведь все похожи и живем по одним и тем же законам. Так же растем, захватываем пространство, тесним соседей, размножаемся… Или видите большую разницу между собой и совокупляющимся конем или кротом?.. Разве не разбрасываете свое семя так же, как этот вот клен?.. Разве не потеете, как эти деревья, сбрасывая избыток влаги через кожу и листья? Разница лишь, что деревья пьют прямо из земли, а вы из стакана.

Я огляделся, пожал плечами.

– Похоже, – сказал я осторожно, – понимаю, о чем вы… И как вы поступили с тем чертополохом?

Он помолчал, взгляд стал заинтересованным.

– А почему вы решили, что я не оставил его в покое?

– Растения дольше отрабатывали систему размножения, – ответил я. – Дольше, чем человек и все млекопитающие. Кто-то, подобно одуванчикам, надеется на ветер, забрасывающий семена на дальние расстояния, кто-то облекает семена в прочную скорлупу, а сверху намазывает сладким, чтобы животные, и мы в том числе, ели и разносили в кишечниках на большие расстояния, кто-то стреляет семенами, а репей прицепляет семена к одежде… или шерсти проходящих мимо животных. Для репья мы все животные, которых создал Господь, чтобы разносить его семена.

Он хмуро кивнул:

– Верно мыслите, юноша. Верно. К тому же у репья есть и запасной вариант: из растрескавшихся коробочек семена подхватывает ветер. Полагаю, что на клумбах следующей весной обнаружу. Так что вы правы, меры пришлось принять. Такие, чтобы он уже не смог угрожать цивилизованным растениям. Хотите, покажу?

– Да, конечно!

– Если еще не разучились ножками, ножками…

– Да вроде бы…

– А то туда не проехать на вашем лимузине, машину поцарапаете.

Я криво усмехнулся, даже танковый снаряд не поцарапает президентский автомобиль.

– Я еще не разучился ножками, ножками…

– Вам ходить надо, – сказал он благожелательно. – Что вы совсем желтый, как покойник… Какие лекарства употребляете?

– Для улучшения пищеварения я пью пиво, при отсутствии аппетита пью белое вино, при низком давлении – красное, при повышенном – коньяк, при ангине – водку.

Он в задумчивости покачал головой.

– А воду?

– Такой болезни у меня еще не было, – ответил я.

Он засмеялся:

– Все шутите? Впрочем, что еще остается… Только шутить над собой…

– Национальный спорт!

– Простите?

– Говорю, – пояснил я, – в России национальный спорт – придумывать, как еще больше себя обговнякать, облаять, какой еще анекдот придумать про тупых русских…

Мы обогнули особняк и прошли через небольшой сад, дальше бетонный забор, калитка выпустила нас на простор, где, однако, в четверти километра начинается густой элитный лес.

Над головами синий купол неба, устремленный ввысь, а мы под ним, как под скорлупой яйца, поставленного острием вверх, небо уходит в бездонность суживающимся конусом, но сейчас с востока надвинулись серые плотные тучи, отгородили свод плоским ровным потолком, низким, как у хрущобы, ходи и чувствуй, что небо плоское, нависающее, давящее.

Карелин отмахнулся:

– Дождя не будет.

– Метеосводка?

– У меня своя метеобудка, – ответил он и похлопал по бедру, словно искал кобуру. – На дождь кости ноют.

Вошли в лес, мощно запахло смолистым клеем, муравьиной кислотой. Из зелени вылетело пестрое, трепещущее, на ветку село уже птицей. Ветка раскачивалась вверх-вниз, птица то приседала, то приподнималась, но не сидела, как почему-то говорят, а стояла на сухих, как перезимовавшие стебли молочая, лапках. Плотные кожаные шторы то надвигались на выпуклые блестящие глаза, то поднимались, я увидел отчетливое сходство с ящерицами, от которых и произошли все птицы.

Я шевельнулся, птица присела, отталкиваясь от ветки, как прыгун в воду, ее унесло, я только слышал, как шелестят листья, задеваемые крыльями.

Карелин остановился на крохотной полянке, я увидел приглашающий жест.

– А вот и наш переселенец!

Могучий репей угрожающе растопырил листья, все в таких же длинных острых колючках, как и толстый мясистый стебель. Здесь, на просторе, он сразу сообразил, что бетонный забор не заставляет расти только в одну сторону, даже как бы присел чуть, зато усиленно наращивает колючки, торопливо выдвигает из главного стебля дополнительные веточки, перекрывает все доступы, чтобы никакой зверь не дотянулся до малинового цветка…

– Ого, – сказал я, – как он быстро…

Рядом с пышным цветком намечаются бутончики, что растут буквально на глазах, жадно наливаются жизнью, набухают, и вот уже через неделю сами будут принимать бабочек, стрекоз, а потом там созреют семена, и…

Карелин долго наблюдал за моим лицом, сказал просто:

– Вот здесь и живет. Может даже размножаться какое-то время, пока колючие заросли не станут слишком уж раздражать местных.

– И когда, – добавил я, – растущее раздражение не перерастет в нечто другое.

– Верно-верно. А наш народ недаром называют народом-богоносцем… Мол, долго терпит, зато потом больно бьет. Нет чтобы к врачу вовремя. Так дождется, что начнет смердеть, как от трупа, только тогда зайдет в аптеку и купит что-то вроде аспирина. И не понимает, почему даже аптекарь посылает сразу на операцию.

Я спросил тихо:

– Это и мне советуете?

Он покачал головой, лицо потемнело, но в глазах появилась несвойственная старому учителю суровость.

– Я смог себе позволить пересадить сорняк, понимаете? У меня много свободного времени, я не стеснен в средствах. Но будь на моем месте любой дачник, замученный работой, семьей, растущей дороговизной, у которого сын пьет и шляется со шпаной, а дочь-школьница приходит с вечеринок под утро и в трусиках наизнанку, он просто срубил бы этот чертополох, не задумываясь. И сжег бы остатки. Понимаете?

Челюсти мои сомкнулись в капкан, в висках молоточки застучали громче. Я беден, страна моя бедна, мы опустошили себя, свои ресурсы, пытаясь построить коммунизм – светлое будущее для всего человечества. Сейчас нам не по силам бережно выкапывать со всеми предосторожностями сорняки и высаживать в диком лесу, подальше от цивилизации. Если это может себе позволить сытая и ухоженная Швейцария, если может, конечно, но уж никак не Россия…

– Да, – сказал я с горечью, – вы хорошо ткнули меня носом в то, что жизнь – не математика. И решений у одной проблемы может быть много. Все они зависят от нашего уровня, нашего богатства, менталитета, возможностей. Но Россия сейчас – как тот замученный работой и вообще жизнью дачник на приусадебном участке.

Он произнес сочувствующе:

– Крепитесь. Что еще могу сказать? Только – крепитесь.

– Вся беда, – сказал я с горечью, – что я не силовик. Я стар, Генрих Артемович, я в самом деле стар…

Он гордо усмехнулся и расправил плечи:

– Вы? А кто же тогда я?