Чародей звездолета «Агуди» - Никитин Юрий Александрович - Страница 102

Павлов оглянулся, брови высоко вздернуты.

– Да просто… Господин президент, что вы так сбледнули? Обыкновенный несчастный случай…

Ксения подняла голову, в глазах блистали слезы.

– Обыкновенный? А если из-за любви?

Павлов сказал саркастически:

– О, это решает все! И даже то, что половину города подняли на ноги. И что милиция не ловит ворье, а ограждает место падения, врачи не едут по вызовам к действительно больным, а занимаются хрен знает чем, а пожарные примчались сюда в надежде снять дуру, что стояла на подоконнике двенадцатого этажа около часа! Пришлось даже дорогу перекрыть…

Ксения посмотрела на меня с надеждой. Я стиснул челюсти, сердце продолжало сжиматься, зато боль в боку чуть отпустила. Да что за хрень, мелькнула тоскливая мысль. Мы не настолько мудры, чтобы поправлять природу. Ежеминутно выпускает на свет сотни тысяч человек, что созданы ею по тем же законам, что и остальные мухи, рыбы, птицы, зайцы, олени. Выпускает с разными отклонениями, чтобы для одних эти изменения были как раз, а для других – в лом. Одни должны выжить и дать потомство, а менее живучие – в топку. На этом весь мир, а человек сдуру взялся спасать всех уродов, всех больных, идиотов, сумасшедших неврастеников… И что же? Да, численность населения резко возросла и все еще возрастает. Но из-за того, что эти спасенные тоже дают потомство, уже две трети населения – мусор, загрязняющий вид.

– Человек, – ответил я с запинкой, – имеет право распоряжаться своей жизнью. Чужими – не имеет, а своей – да. И отвечает только перед совестью, как говорили раньше, или перед Богом, как говорят сейчас. А всех этих идиотов, примчавшихся ее спасать… надо бы выпороть, если бы хоть понимали, что делают. А то им велело примчаться, бросая действительно важные дела, общественное мнение фашиствующего демократа. Боюсь, с этой дурью нам справиться будет еще труднее, чем с Юсой. Глеб Борисович, какие новости?

Он покосился на Ксению, я указал взглядом на приоткрытую дверь. Он прошел первым, кресло мягко подалось под его объемистым весом.

Я сел напротив.

– В американском конгрессе дикий вой, – сообщил он. – Требуют наши головы. Политики рвут и мечут, им нужно от президента немедленное вмешательство в дела России. Самые умеренные настаивают на высадке юсовских войск, а сенатор Берч договорился до вот прямощасного ядерного удара по Москве. Мол, пока зараза там, в дикой России…

Я кивнул, Берч лишь зарабатывает популярность среди ультранационалистов, рейтинг у него невысок.

– Давление…

– Что? – переспросил он.

– Пока только давление. Стандартная фаза. Сперва недоумение, недовольство, затем неясные угрозы, давление, ноты протеста, а затем уже и высадка юсовцев…

– Похоже, – сказал он осторожно, – некоторые из промежуточных фаз будут пропущены.

– А остальные сократят, – согласился я. – Слишком уж у нас все для них неожиданно. А для их стабильного и загнивающего мира любая неожиданность к худу. И, конечно же, угрожает их интересам. Сенатора Джонсона уже объявили коммунистом?

– Нет, – ответил Павлов бесстрастно, ничуть не удивившись, – однако в газетах уже муссируется слух, что он был не то подкуплен Москвой, не то уже давно передавал русским секретные сведения. Это прозрачные намеки на некоторые серьезные промахи в их политике. Дескать, не мы дураки, а русские помешали. Есть еще намеки, что он был психопомешанным.

– Только намеки?

– Да, ведь он не состоял на учете, не пользовался услугами психоаналитиков, как большинство юсовцев. До того дня он был образцом психически здорового, здравомыслящего политика.

Он посматривал с любопытством, во взгляде смесь покровительства, как профессионала к дилетанту, и в то же время почтительное непонимание, как это я, такой записной демократ, вдруг да принял план «Сулла», взялся выкорчевывать заразу из общества, выдергивать болезненные занозы.

– Судя по его заявлению, – заметил я, – он психически здоров и жаждал, чтобы США оставались страной здоровых людей.

– Кстати, – сказал Павлов, – он, как и вы, профессор физического факультета. И тоже универа, только Хьюстонского. Внуков послать туда учиться, что ли?

– В МГУ ближе, – ответил я. В районе желудка сжалось. – Сколько от подобных угроз до реальной высадки?

Он задумался, сказал осторожно:

– Аналогов нет, можно только на примере Косово, Ирака, Сомали, Судана… но там другие условия. Сейчас же, боюсь, сроки сильно сократятся. Они готовы высадиться через месяц, но этого не произойдет, пока не подавлены наши средства ПВО.

– А со стороны Европы?

Он кивнул:

– Да, это реальнее. Могут двинуть войска с территории Германии. У них там дивизия быстрого развертывания, десантные части, десяток танковых дивизий. Но чтобы это сделать, им надо все-таки получить одобрение конгресса.

Я сказал тоскливо:

– Чего этому Джонсону было не забрести в конгресс? И там бы наделал шороху…

Он ответил слабой улыбкой:

– А вдруг найдется и там свой Джонсон?

– Увы, на случай надеются только слабые, – сказал я со вздохом. – Значит, у нас от двух до пяти месяцев?

В его запавших глазах мелькнуло уважение.

– Весьма точная оценка. Если президент возжелает действовать без одобрения конгресса, понадобится два месяца. Это чтобы либо подвести эскадру с авианосцем и десантными кораблями, либо подготовиться к броску с военных баз Германии. Вопреки распространенному мнению даже силы быстрого реагирования не реагируют… быстро. Это не десяток коммандос выбросить с воздуха. В какой бы мы глубокой яме ни сидели, но перемолоть в состоянии не одну чужеземную армию. Это не Чечня, где мало кто хочет воевать: кому-то неловко вести боевые действия в самой же России, кто-то им даже сочувствует… Так что скорее пять, чем два.

– Остановимся на трех, – сказал я с горечью. – Не так уж и много у нас времени. Тем более что, когда такая огромная машина запущена, ее уже не остановить. Если эскадра пересечет половину океана, то найдут причины, чтобы не возвращаться, а все-таки нанести удар…

Он помалкивал, глаза поблескивали. Как мне показалось, с глубоким сочувствием.

– Где народ? – спросил я.

Павлов удивился:

– Где и надлежит быть! Разбежались по своим министерствам и ведомствам. Вы их загрузили наконец-то работой, а то сидели здесь и лясы точили, как в курилке. А сейчас до полуночи засиживаются. Каганов так и вовсе приладился спать на диване, чтобы не терять время на дорогу. Перестраивает работу на тоталитарный режим…

Я поморщился:

– Глеб Борисович, хоть вы-то не тычьте в глаза.

– Да я шучу, – сказал он быстро и виновато. – Не думал, что у вас это такой больной пунктик. Хотя Каганов находит в этом больше плюсов, чем минусов. Но только если власть в самом деле будет крепка. Демократична, но крепка…

– Кто-то сказал, что демократия с элементами тоталитаризма все равно что запор с элементами поноса.

Он весело расхохотался:

– Господин президент, вы же прекрасно знаете цену этим остроумностям! Как и то, на какую аудиторию они рассчитаны. Если звучит ярко и красиво, то девяносто девять процентов населения тут же запоминают и усваивают. Бездумно, как попугаи! И с удовольствием повторяют, как свое собственное, красуясь в разговорах. Чужое остроумие, массами распространяемое емэйлами, уже с успехам заменило в обществе простое умие. Это прекрасно, так этим быдлом легче управлять! Тупой человечек, считая себя интеллигентным и умным, раз он понимает такие шуточки, пойдет в любую сторону, в какое дерьмо ни направь, и будет искренне полагать, что это и есть его собственный выбор! А то, что рядом идут стада, марширующие с ним в ногу… что ж, просто совпало!

Я сказал с отвращением:

– Ну вы и политик… Как вы людей не любите, Глеб Борисович!

Его глаза внезапно стали серьезными.

– В том вся и беда, что я их, гадов, люблю. Поубивал бы, сволочей, за их художества, но понимаю их, понимаю… Потому говорю вслед за пророком, прости им, Боже, не ведают, придурки, что творят. Не убивай, мы сами их выборочно, а то твои масштабы зачисток… гм… чересчур. То Содом и Гоморра, то зажравшуюся Юсу тех времен под воду, а то и вовсе всемирные потопы… Это ж сколько собак перетопло, а их-то зачем?