Последние Каролинги – 2 - Навина Наталья - Страница 49

Роберт получил известие о смерти королевы и принца, когда провожал почетного гостя – Бозона, графа Прованса. Этот владетельный сеньер провел в Париже уже целую неделю, и Роберт принимал его как нельзя более пышно, устраивая в честь него пиры, охоты и потешный бои, хотя радость праздника несколько омрачала прочно установившаяся дурная погода. Поэтому графы и их приближенные большую часть времени проводили в пиршественном зале.

Услышав о страшной судьбе, постигшей его невестку и племянника, граф Парижский горько разрыдался. Роберт плакал, и слезы его не были притворны – он сам был потрясен искренностью своих слез. И еще он не знал, кого оплакивает: Озрика, друга юности? Королеву? Принца? Может быть, себя?

А слезы лились неостановимо.

Мысль связать исчезновение Ригунты с преступлением пришла в голову Альбоина только спустя несколько дней. Ригунту принялись старательно искать. Но не нашли. Никогда не нашли. Ее тело на дне старого высохшего колодца было завалено слоем камней, щебня и прочего мусора, который не так давно оставила здесь Деделла – как будто нарочно для того, чтобы Ксавье мог употребить его в дело.

Такова цена женской самоотверженности.

Фульк, все еще выжидавший по владениях вдовствующей герцогини Суассонской, узнал вести от гонца, посланного Гунтрамном из Лаона. И сразу же заторопился в путь. Некогда было даже порадоваться успеху предприятия. Нужно было действовать. Не так давно он говорил Роберту, что ради торжества справедливости готов даже поступиться Нейстрией. Но это было раньше. Роберт в качестве короля Francia Oscidentalis никак не устраивал Фулька. Он склонен к самостоятельности, неплохо соображает и слишком легко обучился лицемерию. Нет, королем должен быть Карл. И вообще Фульк мог рассматривать Роберта как союзника лишь временно. Предательство быстро входит в привычку – это Фульк знал по себе. А поэтому нужно было соединиться с герцогом Рихардом Бургундским и его войсками раньше, чем Роберт успеет предпринять какие-либо решительные действия – например, двинется на Лаон. Правда, в том случае, если Эд не сгинет в Италии и вернется с войском, всегда можно будет натравить его на Роберта, известив, что младший братец приложил руку к гибели жены и сына короля. Для этого даже гонцы не понадобятся. Для Эда будет достаточно слухов. Ну, а вдруг Гвидо Сполетский уничтожит Эда, и Роберт станет полновластным хозяином? Нет, этого нельзя допустить. Из-за нескончаемых дождей передвижение было затруднено, однако герцогиня выручила канцлера, предложив воспользоваться своими конными носилками. Это тяжелое и тряское, но прочное сооружение влекли четыре крепких мула, каждого из которых вел под уздцы погонщик. Прочая свита архиепископа передвигалась верхом на мулах и лошаках и вынуждена была мокнуть под дождем.

Резиденция герцога Бургундского находилась в городе Дивион, неприступной крепости, ничем не уступавшей лучшим цитаделям Нейстрии. Туда-то и поспешал канцлер. Поезд его немилосердно вяз в грязи, что доводило Фулька до бешенства. Ему казалось, что каждый час промедления добавляет сил его врагам.

Близилась переправа через Оскару. Посланный вперед управитель сообщил, что из-за непрестанных дождей река поднялась необычайно высоко для этого времени года, и переправа вброд невозможна. Надо искать мост. Это еще больше разозлило Фулька, и даже сообщение одного из погонщиков, ранее бывавшего в здешних местах, что мост есть, и неподалеку, в нескольких часах пути, не успокоило его. Он велел немедленно поворачивать к мосту. Свита слабо запротестовала, прося о том, чтобы немного согреться и обсушиться на ближайшем постоялом дворе. Погонщики с надеждой взирали на умоляющих свитских. Но Фульк ничего не хотел слушать.

– Поворачивай! – кричал он. – А если кто отстанет – пусть отстает! Вперед! Вперед!

Мулы епископа затрусили дальше, погонщики, задыхаясь и хлюпая глиной, бежали рядом. Свита и в самом деле заметно отстала. Дождь хлестал, не переставая. Но мост над разлившейся, бурлящей Оскарой все еще не был притоплен.

И мулы, и погонщики скользили по набухшим, осклизлым бревнам, и носилки почти не двигались. Разъяренный канцлер высунулся из носилок и с криком: «Торопитесь, скоты! Всех перевешаю!» – начал охаживать и людей, и животных епископским посохом. Те рванулись вперед.

Они были на самой середине моста, когда подгнившие бревна подломились и разъехались веером. Забились с переломанными ногами мулы, и накренившиеся носилки повисли над водой. Двое погонщиков уже барахтались в воде. Из носилок доносился тонкий, обезумевший вой. Один из погонщиков, зацепившийся за обломки моста, рубанул ножом по поводьям, и носилки полетели вниз, высвободив заднюю пару мулов, которым удалось подняться на ноги. Те же, что покалечились, рухнули в воду вместе с носилками.

Вой вскорости прекратился, лишь тонущие мулы еще несколько мгновений бились на поверхности.

Выбравшись на берег, погонщики молча переглянулись и, забыв об усталости, понеслись к ближайшему лесу.

Когда подоспела свита архиепископа, только круги расходились по темной холодной воде.

Весть о гибели Фулька, последовавшей почти сразу же за убийством королевы и принца, мгновенно разнеслась по всей Нейтрии. И не было человека, который не связал бы воедино эти события. Несомненно, это был суд Божий, опередивший людское правосудие. Все уверились, что Фульк был убийцей, и отмщение и воздаяние за убийство помазанника господня последовало незамедлительно. Рассказы о смерти Фулька обрастали многоразличными подробностями, к примеру, утверждалось, будто утонул он не в реке, а в болоте, хотя с чего бы канцлера понесло через топь? Здесь явно сыграло свою роль его имя. «Болотной курочке место в болоте, – злорадно говорили люди, – а гнили – среди гнили». Теперь никому бы и в голову не пришло искать другого виновника преступления и даже подозревать, что Фульк погиб по чистой случайности, было бы нелепо.

Потому что всегда легче верить, что за преступлением должно следовать воздаяние, и лучше всего, если это сделают горние силы. Ведь Господь есть мститель – разве не это говорят нам священники? А в том, что Господь отомстил именно недостойносу священнослужителю, чувствовалась какая-то высшая справедливость.

Один-единственный человек во всем королевстве, услышав, что десница Господня покарала канцлера Фулька, не обрадовался. Он, как и все, считал Фулька убийцей, но до поры предпочел бы видеть его живым. Это был Альбоин. Он слишком хорошо знал Эда, чтобы поверить, будто тот переуступит Богу право отомстить убийце жены и сына. К этому времени Нанус уже выследил шпиона Фулька в Лаоне – тот отправлял гонца, почти не скрываясь – и Гунтрамн сидел на цепи в подземелье Компендия. Правда, после первых допросов он подозревался только в связях с Фульком, но отрицал всякую причастность к убийству и знакомство с Ригунтой. Однако Альбоин был уверен, что тот вскоре перестанет запираться. Но все эти соображения меркли перед известием о возвращении Эда.

Гонец прибыл в середине зимы, мокрой, гнилой, бесснежной. Он сообщил, что король снял осаду со Сполето и споле краткого, но жестокого сражения повернул войско назад. Для Альбоина никаких распоряжений передано не было. Но он в них и не нуждался. Если Эд не стал воевать до последнего… если он отступает, не проиграв по-настоящему войну, это значит: у него одно желание – мстить.

А мстить – некому.

Гунтрамн? Он – мелкая сошка, его голова ничего не стоит. Ригунта – тварь еще более мелкая – сгинула бесследно. А значит, на кого обрушится вся ярость королевского гнева?

Он знал ответ. И ужас захлестнул его. И опять Альбоин не мог не вспоминать прошлое – и как он готовился к смерти. Тогда гроза пронеслась стороной. Но дважды такое чудно не повторяется. И потом… потом, тогда он был уверен, что ему не миновать казни за то только, что он непочтительно говорил с королем. Теперь же вина его был тысячекратно тяжелее. Ему были доверены жизни жены и сына короля… а он не уберег их. Накануне свядьбы Эд пообещал предать страшной смерти того, по вине которого может что-либо случиться с его невестой. Что же теперь сделает он, потеряв не только жену, но и единственного сына?