Последние Каролинги – 2 - Навина Наталья - Страница 38

Он говорил:

– Мы не можем держаться за то, что у нас уже есть. Это было бы неправильно и губительно для Нейстрии. Ты думаешь, мне так уж нужна императорская короны из рук папы, этого римского епископа? Все знают – Рим – это деревня, лежащая в развалинах. А рай – рай находится на острие меча. Но если мы замкнемся в Западно-Франкском королевстве, нам не видать господства на морях. И тогда не знать нам покоя ни от норманнов, ни от византийцев. А между тем бургунды преграждают мне путь к портам Средиземного моря. На севере ставят препоны Австразия и Лотарингия, а на юге все подгребает под себя этот жирный владетель Сполето. Я говорю с тобой, как ни с кем другим. Только ты можешь оценить все, что я задумал. Сделать империю не тряпичным одеялом, пошитым из рванья, какой она была при Карле Толстом, а могучей, единой и великолепной. И она будет у твоих ног, императрица!

– Пожалуйста, не называй меня так, – тихо попросила она.

– Почему? Разве твои предки не были императорами?

– Ну… предположим, были. Но они – это они, а я – это я. И пусть уж такой и останусь.

– Если бы ты не была такой, какая ты есть, разве стал бы я действовать так, как сейчас? Ты и я – одно. И не надо различать, где твоя сила, а где моя. Вдвоем мы победим всех.

– Но мы будем в разлуке.

– Она скоро кончится. Ты только дождись меня, и тогда ты узнаешь вкус настоящей победы!

В древнем Риме отцеубийц спервоначалу били розгами, а затем зашивали в мешок вместе со змеей, собакой и обезьяной, и так топили. Если же сделать это по каким-либо причинам было невозможно, отцеубийцу отдавали на съедение хищным зверям.

Сразу по возвращению с Париж Роберту доложили, что во дворце его дожидается гонец. После всего, что он навидался, Роберт мог ожидать чего угодно и велел немедленно привести гонца. Последний оказался босоногим монахом, передавшим Роберту пергамент с сигнумом Суассонского дома. Это насторожило графа Парижского. Никаких дел с молодым герцогом он не имел, и не имел также оснований полагать, что юный Генрих, только что получивший рыцарское звание из рук Эда и принесший вассальную присягу его сыну, пытается завязать интригу за спиной своего сюзерена. Или это ловушка?

Прежде, чем сломать печать, он отпустил всех приближенных. Усилия Азарики, некогда положившей столько времени, чтобы преподать ему основы грамоты, даром не пропали – теперь Роберт в чтецах не нуждался.

Однако письмо оказалось не от Генриха.

Роберт смял письмо. Герцогиня Суассонская, как же! Эта добрая женщина при всех своих достоинствах была столь глупа, что сроду бы не сумела продиктовать – не говоря уж о том, чтоб написать – столь связное и красноречивое письмо. Письмо, изъясняющееся одними намеками.

У Рибемонта… вблизи спорных территорий… и Реймской епархии! Ну, конечно же, Фульк. Это его слог – ускользающий, любезный, ни о чем не говорящий ясно.

А герцогиня? Письмо, безусловно, написано с ее ведома и согласия. Она обижена Эдом, лишена состояния в пользу сыновей, а главное – она сестра Аолы. Она не может не желать мести.

Однако же! Стоило Роберту подумать о Фульке… лишь мысленно обмолвиться о возможности заново связаться с ним – как вот оно, письмо. Это должно считать не иначе, как знамением Господним. А знамениями пренебрегать не следует.

Ясным майским утром Азарика сидела в своих компьенских покоях, полных книг, которые для нее скупали в обедневших монастырях, а также отыскивали в разрушающихся патрицианских виллах, и карт, кои она, совершенствуя умение, приобретенное еще в юности, вычерчивала сама. Похоже, в ближайшее время ей придется основательно изучить карты италийских земель…

Совета сегодня не намечалось, поэтому королева была одета по-домашнему – в простое свободное платье из золотисто-коричневой ткани, волосы скручены в узел. Перед ней лежала книга – «Хроника Каролингов и Эвдингов». Этот свой новый труд Фортунат начал более шести лет назад, но дело идет к тому, что заканчивать его придется ей. Однако сейчас она писать не собиралась. Вульфгунда, нянька, должна была привести детей. Дети теперь, в отсутствие мужа, оставались единственной отрадой Азарики. Во всем остальном она, пожалуй, даже более одинока, чем в первые свои дни во дворце. Фортунат, хоть и сохранял ясность ума, стал скорее пациентом, чем другом. Нантосвельта умерла год назад – отказали почки во время поздних родов. Но еще раньше распрощался с этим миром не пользовавшийся доверием старшей придворной дамы лекарь Сулейман. Отправившись как-то в Лаон, он повстречал на узкой улице некоего не в меру выпившего ревнителя благочестия, который, не желая видеть в христианском городе поганых мусульман, зарубил на месте мирного лекаря. Эд затем повесил оного благочестивца, однако жизни Сулейману это не вернуло. Из друзей оставалась одна Гисла, но она после коронации вернулась к себе в Веррин.

За дверью послышались голоса, и Вульфгунда ввела, чинно держа за руки, двух мальчиков. Впрочем, они тут же вырвались от нее и бросились к королеве. На первый взгляд они казались похожи – оба примерно одного роста, крепкие, светловолосые. Но лишь на первый взгляд. На самом деле сходство было самое поверхностное. Винифрид был белокож и румян, с круглым добродушным лицом, широкой улыбкой, голубыми глазами под светлыми ресницами, и крепким загривком. Ги, не уступавший своему названому брату в росте – хотя между ними и были разница почти в два года, – казался суше и тоньше в кости, правда, хрупким его никто не назвал бы. Черты лица его отличались правильностью, и, не будь они чертами ребенка, их можно было бы назвать резкими, а взгляд черных глаз из-под черных же жестких ресниц настораживал бы своей пристальностью, если бы не ясная и открытая улыбка – в этом, может быть, и проявлялось его главное сходство с Винифридом. Впрочем, это улыбка всех детей, растущих в любви и заботе.

Азарика положила руки на головы детей. Она старалась никак не проявлять разницы в обращении между родным сыном и приемным, хотя сердце ее говорило иное. Стыдно признаться, но иногда она была рада, что после Ги у нее не было детей – казалось невыносимым отдавать другому ребенку часть той любви, что по праву принадлежала Ги. Стыдно перед собой и Винифридом. Но Винифрид пока что этого не понимал – он был тугодум, да и Ги был с ним очень добр и терпелив, хотя вообще характер у него был не сахар. И сейчас мальчик жаловался, что няньки не отпускают их купаться – как будто стоят лютые морозы. Он, как и мать, страшно любил плавать, но у нее, к сожалению, не всегда находилось время самой проследить за этим.

Вошла Ригунта, младшая из придворных девиц, присела, прощебетала (уж сколько лет прошло, и сколько их сменилось, а они все щебечут):

– Прибыл приор Горнульф, госпожа.

Азарика была удивлена. Она не ждала Авеля так скоро после своего отъезда из Лаона. Кроме того, Ригунта чего-то явно не договаривала. Увидела нечто, о чем ей не велено говорить?